На афганской границе

Дембеля сошли следующим утром. К обеду вышли все лишние призывники, и мы снова остались вдвадцатером.

В веселой компании я даже не заметил, как плавно изменился пейзаж за окном. Леса Сосен, березок я вязов средней полосы сменились на сухие степи, утыканные желтым полукруглым кустарником. Время от времени попадались кривенькие деревья. Вдали, на горизонте, высились суровые горные цепи. Они блестели белыми вершинами.

А однажды мы даже проехали большое и гладкое, словно зеркальце, озеро.

Дорога подходила к концу. Мы въехали в Таджикскую ССР.

— Подъем! — Разбудил меня резкий крик Машко.

Я разлепил глаза. В вагоне было тихо и темно. Поезд стоял. Тишина, однако, продолжилась недолго. Почти сразу вокруг засуетились.

Я видел, как Дима Ткачен, лежащий на верхней полке, напротив меня заворочался. Недовольно закряхтел, переворачиваясь на другой бок. Парни, ехавшие снизу, почти сразу поподскакивали.

— Приехали, товарищи призывники! — Голосил Машко, — манатки свои в зубы и на выход!

Я тут же глянул на часы. Подходило пять утра. Стоит ли говорить, что я заблаговременно подвел их по душанбинскому времени.

Я натянул свитер, взял куртку и почти пустой вещмешок. Спрыгнул с верхней полки.

Лейтенант торопил нас высаживаться, потому и вагон покинули мы быстро. Построились снаружи, и Машко, в очередной раз принялся нас пересчитывать.

Я заметил, что остановились мы отнюдь не в городе. Это был небольшой безлюдный полустанок где-то в глуши. Только почти черный в темноте газон урчал двигателем в сторонке да подсвечивал перед собой землистую дорогу.

— Ну вот и приехали, — прошептал мне сонный Васек Уткин. — Поспать бы еще. Интересно, сколько до отряда?

Я и так знал, где мне предстоит служить. Московский пограничный отряд ждал нас. Остальные призывники должны были оставаться в неведении по этому поводу, но слухи разнеслись быстро.

Пусть Машко и не хотел распространяться, но его сержант Свиридов уже давно проболтался по поводу места назначения. К концу пути ни у кого не было сомнения, что дорога нам лежит на советско-афганскую границу. Ожидаемо не нашлось парней, распереживавшихся по этому поводу. Все стойко приняли свою судьбу.

После всего случившегося на поезде, Машко стал злой и нервный. Казалось, хотелось ему побыстрее отвязаться от нас. Или, по крайней мере, от меня. Не раз и не два старлей зыркал в мою сторону беспокойным хмурым взглядом.

— Значит, слушай мою команду! — Начал он перед строем, — как только поезд отойдет, всем загрузиться в машину! А до того, не разделяться! Стоять на платформе! Еще не хватало, чтобы по темноте кто из вас жопой на дикобраза сел!

— А тут что, дикобразы водятся? — Сглотнул Уткин.

— Водятся, — ответил я. — Даже вараны и кобры водятся.

— Еп твою… Кобры… — проворчал он немного испуганно.

— Да ты не боись, Вася, — начал Дима Ткачен. — Кобры твою шкуру не прокусят. А насчет дикобразов не знаю. У них вон иголки какие.

Поезд медленно застучал колесами и отчалил. Покинув приделы полустанка, он спокойно набрал скорость. Через пару минут лишь одинокий фонарь горел вдали.

Старлей повел нас к газону. По одному мы стали забираться в кузов. Сам же Машко со своим лейтенантом залезли в кабину.

Ехали долго. Часа полтора нам понадобилось, чтобы добраться до расположения Московского Пограничного отряда.

Отряд расположился в небольшом поселке городского типа «Московский», и назван был именно по имени населенного пункта.

Было прохладно. Сидели мы в открытом кузове. Холодный ветер дул в коротко постриженное темечко. Кто-то курил. Кто-то болтал, стараясь пересилить рев двигателя пятьдесят третьего газона. Иные пытались подремать.

Уткин тоже, кажется, спал на своей лавке. Он оперся о бортик и свесил голову на плечо. Димка пытался закурить, но ветер постоянно сдувал робкий огонек спички. Мамаев сидел тихо, только, вместе со всеми, подпрыгивал время от времени на кочках неровной грунтовой дороге. Я дремал, стараясь поспать, пока еще есть такая возможность.

— Гля мужики! В Москву едем! — Рассмеялся кто-то из призывников.

Открыв глаза, я бросил взгляд вперед. Под фарами грузовика на миг мелькнул дорожный знак «Москва» и тут же скрылся в темноте.

— Ага! Всем теперь рассказывать можешь, что в Москве служил!

— Пограничником!

Послышался нестройный гогот призывников. М-да. Кажется, утренний ветер напрочь выдул из их голов любой намек на сон. И зря. Лучше б спали, блин. Пожалеют же потом.

Мы заметили на перекрестке, что развернулся спереди, другую автомашину. Нас пропускал еще один газон. Свет фар выхватил его кузов из темноты, и я увидел, что он тоже армейский, и тоже полон людей. Ну вот и еще пополнение едет. Когда мы прошли перекресток, газик пристроился за нами.

Черная громада гор, росшая на пути, развернулась огромной тенью, когда мы въехали в поселок. Небольшой, низкоэтажный, он спал почти в полной темноте. Только кое-где светили редкие огоньки окон и фонарей.

По темноте дороги к гарнизону отряда я почти не запомнил. Не рассмотрел природных красот поселка. А ведь они были. Взять только одну гору, которая, впрочем, выглядела сейчас мрачно и таинственно.

Газон дал по тормозам, все чуть не повалились с длинных лавок, примостившихся с обоих бортов. Уткин смешно захрапел, перед тем как проснуться, чуть не подпрыгнул с места. Потом лениво выпрямился, расталкивая меня и Диму своими широкими плечами.

Я успел заметить, как сержант Свиридов и старлей Машко выгрузились из машины. Машко сказал что-то подбежавшему Часовому, и тот поторопился открывать большие железные ворота с красной звездой.

— Учебка, значит, — проговорил Уткин задумчиво, когда газик медленно вкатился на территорию погранотряда.

— Ты мне скажи, Васек, — начал вдруг Дима Ткачен, — ты сало любишь?

— Ну так, не очень. А что?

— Ну и хорошо. Я вот люблю.

— Чего хорошо-то, Дима?

— А то, что я слышал, в местных погранвойсках из мясного только сало дают.

Вася Уткин скривился так, что непонятно было, испытывает он отвращение или разочарование.

— Значит, мне больше достанется, — наблюдая, как за нами заезжает вторая машина, сказал Димка.

— Я сало люблю, — робко буркнул Мамаев.

— По тебе видно.

— Не переживайте, — вклинился я, — все сало тут полюбим.

— Это еще почему? — Хмыкнул Димка.

— Гонять будут так, что все залетит за милую душу. И не заметишь.

Старлей скомандовал выгружаться. Мы стали выскакивать из газика. Ровно то же самое скомандовали и соседней машине. Офицеры с сержантами торопливо удалились, и их место занял молодой, не старше тридцати лет узбек-прапорщик. Он был невысок, но подтянут и широкоплеч. В полутьме я мог разглядеть только его округлое лицо и маленькие глазки.