На афганской границе
Шрифт:
Мамаев заглянул мне в глаза и продолжил:
— Будто ты специально этому учился.
Я улыбнулся. Потом слукавил:
— Карате.
— Карате? — Приподнял брови Мамаев.
— Ага. Слушай, а мне ты можешь как-нибудь показать пару приемов? Научи меня драться так же.
— У нас будут занятия по рукопашному бою, Федя. Там тебя и научат.
— А… Прям как ты, научат драться?
«Нет, прям как я, не научат, — подумалось мне, — потому что война — был мой учитель.»
Пусть в Афгане рукопашные схватки были редкостью, но десантникам, все же не раз и не два приходилось в
Но когда ты в воздушном десанте и скачешь по горам и тесным ущельям, всякое бывает. Иногда приходится сойтись с врагом, как это можно выразиться, перефразировав старую фразу: «на длину штык-ножа».
Пусть рукопашные и были редкостью, а боец, иной раз мог всю войну пройти, ни разу в такой не поучаствовать, но если и были, то отличались они особой жестокостью. Что мы духов, что они нас, «шурави» — все рвали друг друга чуть не зубами. Рвали, чтобы выжить в рукопашном бою. А те, кто рвал, чтобы отомстить, дрались еще злее. Я мстил.
Пережив такое, драка в туалете с зазнавшимися дедами казалась детским утренником в яслях.
— Нормально научат, — проговорил я с доброй улыбкой. — Тебе хватит.
— Ну… Ну тогда хорошо…
Отдышавшись после драки, мы с Мамаевым пошли на выход, чтобы вернуться в расположение. Не успели мы покинуть уборную, как в дверях появился старшина заставы Маточкин. Вместе с ним были и Бодрых с сержантом Сережей. Оба с виноватым видом. А вот Сеня, видать, ускользнул.
— Ну что, орлы, — холодным как железо голосом начал прапорщик. — Это залет.
Глава 14
В бытовке горел свет. Подходило три часа ночи. Хмурый и сонный Машко расхаживал туда-сюда. Его подняли среди ночи, когда прапорщик застукал нашу шатию-братию после драки.
Машко хоть и попытался привести себя в надлежащий вид, но все равно выглядел помятым: лицо его осунулось, а под глазами повисли мешки. Он внимательно всматривался в наши лица и приказал предъявить кулаки к осмотру. Когда не нашел никаких видимых травм, сказал:
— Попались вы, ребятки. Из-за чего драка была?
Все молчали. Никто не спешил выдавать причину ссоры, а деды придумывали дурацкие оправдания. Впрочем, Машко этим было не провести.
— Так, стоп-стоп, — остановил сержантов Машко. — Значит так. У нас два пути. Первый — завтра вся учебная застава бежит марш-бросок до стрельбища. А там, как ни как, не меньше семнадцати километров наберется. Второй вариант — вы рассказываете мне все, как было в подробностях. Спокойно и обстоятельно. Тогда я решаю, как наказать только вашу компанию.
Все задумались. Упирался только Бодрых и то недолго. Остальные быстро согласились, что марш-бросок для всех — наказание излишне чрезмерное, учитывая, что в драке пострадавшие отделались легкими ушибами.
А еще старлей знал, на кого давить. Ну и надавил на сержанта Бодрых. Видать, был Гриша как-то с ним повязан, потому что быстро сам загнал себя в ловушку, а потом обреченно признался.
— Значит, говорите, из-за часов была драка? Я к тебе обращаюсь, Бодрых!
— Так точно… Из-за часов, товарищ старший лейтенант… Селихов разбил мои на марш-броске.
Я посчитал, что будет справедливым, если взамен отдаст мне свои.Говорил он тихо и виновато, будто бы стыдился своих слов. Сергей же, второй сержант, поглядывал на Бодрых со злым укором во взгляде.
— Но драться мы не собирались! — Вдруг крикнул Бодрых, — я думал, все по мирному сделать! Что б по справедливости!
— Да не ори ты так, — тронул лоб Машко, — люди же спят!
— Виноват, товарищ старший лейтенант, — проговорив тише, смутился сержант.
Все виновники «торжества», вытянулись смирно. Прапорщик Маточкин стоял у входа, заложив руки за спину. С видом орла, терпеливо выслеживающего добычу, он сверлил нас взглядом.
— Ну а ты, Селихов, что ты скажешь в свое оправдание? — Спросил Машко.
— У меня хотели отнять мое. Я не отдал, — пожал я плечами.
Старлей глянул на меня с недоброжелательностью во взгляде.
— Когда обращаетесь к старшему по званию, боец, обращайтесь по уставу, — сердито сказал старлей.
— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться к сержанту Бодрых, — ровным тоном проговорил я.
— Разрешаю.
— Скажите, товарищ сержант, — начал я. — При каких обстоятельствах вы разбили свои часы?
— В ходе марш-броска, — пробурчал Бодрых недовольно.
— Конкретнее.
— Упал, потому что вы, рядовой, подставили мне подножку.
— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант! — Вклинился вдруг осмелевший Мамаев.
Машко ответил, что разрешает.
— Он врет! Он на Селихова чужие вещмешки повесил, стал дедовщину творить… — Мамаев говорил так торопливо, что его рассказ превратился в какую-то кашу.
— Брешет! Товарищ старший лейтенант, он брешет! — Поспешил ответить Бодрых.
Машко смотрел на это с недоумением, а я покосился на Мамаева, взглядом пытаясь намекнуть ему, чтобы молчал. Сработало, и тот осекся на половине. Машко давить его не стал, и вместо этого обратился к Бодрых. Тот, не зная, куда деваться, выдал почти все, что происходило к концу марш-броска. Припертый к стенке Бодрых, в конце концов, согласился, что вел себя неподобающим образом.
Потом даже признался, что подговорил Мамаева выманить меня среди ночи в уборную, а Сергу и Сеньку Лопина — подкараулить меня там, чтобы надавить. Даже дневальный оказался тут замешанным.
Машко при этом с каждым сказанным сержантами и солдатами словом мрачнел все сильнее и сильнее.
— Так… Ясно… — проговорил он наконец. Потом отошел к старшине, пошептался с ним. Вернувшись, продолжил: — Ты, Бодрых, залетел как надо. Тебя б за такое, по-хорошему, на губу кинуть. Что б ты посидел там, да подумал о своем поведении.
Бодрых аж побледнел от страха.
— Но к вашему счастью, у меня на новой должности и своих проблем хватает. Потому пойду вам навстречу. Короче, так. Следующие три дня все у меня будете ходить во внеочередные наряды. Включая дневального. О том, что тут случилось — ни слова. Поняли? А что касается вас двоих, — старлей наградил нас с Бодрых строгим взглядам, — еще раз узнаю, что между вами какие-то конфликты — запляшите у меня по-другому. Ясно вам?
— Так точно, — поспешил ответить Бодрых.