На афганской границе
Шрифт:
И ужин, и краткая экскурсия закончились аккурат к боевому расчету.
Пограничные сутки начинаются не в полночь, как все привыкли, а в двадцать ноль-ноль. И за полчаса до их начала проводится боевой расчет.
Знал я, еще по рассказам Сашки из моей прошлой жизни, что боевой расчет воспринимался многими, как некий ритуал. Важный ритуал, открывающий новые сутки. Но был он, на самом деле, сугубо служебным. Каждый, кто стоял на боевом расчете, знал, что он не просто солдат. Он тот, кто стоит на последних метрах Родины. Тот, кто первым примет на себя удар врага.
На боевом расчете доводилась
Вот и сегодня я стал участником первого в моей жизни боевого расчета.
— Застава! Стройся! — Крикнул старшина, и мы выстроились в несколько шеренг, лицом к расположению.
Старлей Таран, обещавший нам явиться в столовую, так и не явился. Особиста он отпустил только минут за сорок до расчета. А теперь вышел к нам, чтобы начать новые пограничные сутки.
— Товарищ старший лейтенант, личный состав заставы на боевой расчет построен. Старшина заставы Черепанов.
— Застава, равняйсь! Смирно! Здравия желаю, товарищи пограничники, — поздоровался Таран.
— Здравия желаю, товарищ старший лейтенант, — гораздо более стройным хором ответили мы.
— Проводится боевой расчет на охрану государственной границы Союза Советских Социалистических Республик на предстоящие сутки. Сержант Семеркин, номер тридцать пять, дежурный по заставе с двадцати ноль-ноль до восьми ноль-ноль, — начал зачитывать старлей из своей тетрадки, — Рядовой Глушко, номер тридцать девять, часовой по заставе с двадцати ноль-ноль, до двадцати четырех ноль-ноль. Рядовой Сагдиев, номер двадцать восемь и рядовой Лунько, номер девять. Конный наряд — дозор. Левый фланг, участок номер семь, у серой балки. С четырех ноль-ноль, до десяти ноль-ноль…
Я знал, что у каждого бойца на заставе был личный номер, под которым он фигурировал в расписании. Однако нам, вновь прибывшим, никто не сообщал о наших номерах. Потому когда старлей принялся называть новичков, я стал пристальнее вслушиваться, старясь выловить свою фамилию.
— Номер восемнадцать, ефрейтор Алейников, номер семь, рядовой Селихов, номер шестнадцать, рядовой Уткин, номер двадцать пять, рядовой Глушко — рабочая группа. Левый фланг, участок номер девять. С десяти ноль-ноль, до двух ноль-ноль.
— В ночной наряд, — нахмурившись, шепнул мне Уткин, — в первый же день на заставе. Мы даже оружие еще не получили.
— Не дрейфь, народ, — за моей спиной появился ефрейтор Стасик, с которым мне предстояло топать в первый наряд, — шеф у нас всегда так. Нянчиться с молодыми не очень любит. Хотя видишь, вам усиленный наряд. Да и девятый участок несложный. Там поворот Пянджа. Границу перейти не просто. Разве что на плотах. Вот и происшествий почти не бывает. Да еще и пограничный пост Зеленых на том берегу. Те тоже прикрывают по мере возможности. Короче, считайте, будет легкая прогулка.
Пограничная тропа шла вдоль высоких скал, у самого берега Пянджа. В темноте она темной громадой высилась над нами, и казалось, доходила до самых небес. Метрах в пятидесяти уже тек Пяндж. Свинцовая в ночной
тьме река шумела, неся свои бугристые воды куда-то вперед.— Сейчас эту часть пройдем, — сказал Стасик Алейников, поправляя автомат на плече, — поднимемся выше. Тут ходить никто не любит. Мы как на ладони. Дальше, за перевалом, начинается уже система и КСП. Быстро поправим полосу, до конца участка дойдем и обратно.
— Ты ж сказал, участок безопасный, — пробурчал шедший где-то позади Вася Уткин и поправил лопату, что нес на плече.
— Я сказал, что он не сложный. Но, сука, неприятный.
Мы топали усиленным нарядом по узкой тропинке. Шли, кстати, в полной темноте, хотя у старшего наряда Алейникова был с собой фонарь ФАС-4. Фонарь с большим, массивным аккумулятором вхолостую болтался на плечевом ремне Стасика. Зажечь его он должен был, только когда мы доберемся до места работ. А так — ни-ни. Что б не демаскироваться.
И пусть включать Алейников его не спешил, ефрейтор довольно проворно двигался в темноте. Я тоже не отставал. Все же, и раньше, в прошлой жизни, мне приходилось работать в такой темени.
А вот Вася то и дело спотыкался за моей спиной.
— Тихо-тихо, салага, — сказал замыкающий нашу цепочку Глушко, — под ноги смотри, ни то лоб расшибешь.
— Ага… Если бы я еще че видел, — жаловался ему Вася.
В общем и целом, ситуация была такова: в наряд нас с Васей послали без оружия. Вручили только тяпку да лопату, а вот ефрейтор Алейников и Глушко, шли в полной боевой выкладке.
Главной задачей на участке, кроме, по сути дозора, была необходимость поправить КСП. И старлей поручил это дело нам с Васей. Ну а старшина чуть ли не торжественно вручил мне и Ваську лопату с тяпкой, чтоб побороть творившиеся на КСП безобразие.
— Эта сука каждые две недели туда-сюда, туда-сюда, — причитал по пути ефрейтор. — Задолбал этот медведь. То в Афган, то обратно. И каждый раз нити рвет. Мы их еще утром скрутили, но КСП поправить не успели.
— Что? — Я хмыкнул, — медведь так наследил?
— Ни то слово, мля, — выругался Стасик, — хрен пойми, какая блоха его укусила. Перерыл всю полосу в этот раз. Че он, кротов выковыривал? Или че? Ямы там — о-го-го.
— Эта часть участка особенно неприятная, — сказал вдруг Миша Глушко, поправляя подсумок с магазинами. — Линий связи тут нет, и скалы заслоняют все так, что даже ракету с заставы не увидать. Сюда без раций не суются.
С этими словами он похлопал по подсумку, в котором нес радиостанцию Р-392.
— Старики говорили, раньше еще куда ни шло, — подхватил ефрейтор Стасик слова Глушко, — так ходили. Без всяких раций. А теперь война. Теперь дело другое. Ну! Зато тут у нас другие радости жизни имеются.
— Какие же? — Ухмыльнулся я.
— А вон! — Стас указал через реку.
Я напряг зрение. Различил почти в полной темноте робкие очертания каких-то строений.
— Пост пограничный. Зеленые там сидят.
— Какие? — Удивился Уткин, стараясь проглядеть темень.
— Зеленые. Афганские правительственные войска, — пояснил я.
— Ну, — кивнул Стасик. — Ну че, Миша, жахнем? А-то чего они там дрыхнут?
— А чего б не жахнуть? — рассмеялся Глушко. — Гляди, мужики. Ща будет цирк.