На берегах Ганга. Раху

Скоро улица опустела. Народ разбежался, но издали слышался жалобный вой. Бежавшие толпились перед храмами и жаловались жрецам на несправедливость. Однако путь освободили, и шествие скоро достигло княжеского дворца из разноцветного камня с золочеными куполами.

Все оставшиеся дома слуги собрались на первом дворе, чтобы приветствовать гостя их господина. Шейт-Синг сошел с лошади и повел Гастингса по широкой лестнице в приготовленные для него и обставленные с азиатской роскошью апартаменты. Он предложил ему кресло из слоновой кости дивной работы с драгоценными камнями вроде трона под балдахином, стоявшее в большом приемном зале, через открытые боковые двери которого виднелись по-европейски убранные комнаты. Все высшие служащие стояли кругом, Шейт-Синг поклонился до земли, опять снял чалму и в знак глубочайшей покорности положил ее на колени Гастингса.

— Приветствую тебя, великий господин, в доме твоего верного и преданного друга. Все, что я имею, принадлежит тебе, мои слуги повинуются твоему знаку.

Гастингс угрюмо посмотрел на него. Он прекрасно владел индусским языком, на котором обратился к нему Шейт-Синг, но отвечал по-английски, зная, что Шейт-Синг, как и большинство индусских князей, понимает его, хотя говорит с акцентом и ошибками.

— Ваши слова, Шейт-Синг, не согласуются с вашими поступками. Вы называете себя моим другом, а действуете как друг моих врагов, так как дерзаете отказывать мне в средствах для борьбы с ними, которые я имею право требовать от вас.

Шейт-Синг стоял пораженный его словами, сказанными холодным резким тоном, и страх выразился на лицах слуг. Он поклонился еще ниже прежнего и произнес по-английски:

— Простите, господин, но вы несправедливы ко мне: что у меня есть, находится в вашем распоряжении, как вам известно, но никто не может дать того, чего у него нет.

Гастингс пожал плечами.

— Я приехал не разговаривать, а требовать повиновения. — Он кивнул одному из офицеров, стоявшему за его троном, взял у него из рук свернутый пергамент и заявил: — Возьмите эту бумагу, в ней все мои обвинения против вас и требования, которые я вам предъявляю. Ожидаю вашего ответа через час. Не заставляйте меня снова сомневаться в вашей правдивости и преданности.

Не дожидаясь ответа, отдал бумагу дрожавшему Шейт-Сингу, встал и удалился в свои комнаты. Он приказал, чтобы, пока Шейт-Синг будет совещаться со своими советниками, пятьдесят солдат с тремя лучшими офицерами охраняли все двери его помещения, а батальон, расположившийся во дворе дворца, стоял наготове, ожидая его распоряжений. Потом Гастингс совершил свой туалет так спокойно, точно вернулся с прогулки, и сел со своими адъютантами в маленькой столовой за завтрак, роскошно сервированный дворецким князя, запретив входить супакарасам и дворцовой прислуге. Его могли обслуживать только его собственные слуги, индусы и англичане.

Он вел себя так беспечно и весело, что даже отвлек своих офицеров от грустных мыслей, хотя они не вполне разделяли его уверенность и иногда тревожно прислушивались к дикому реву, в котором слышалось больше злобы и бешенства, чем жалоб и стонов. Гастингс как бы не замечал этого, с улыбкой указывал на золото и драгоценные камни, украшавшие комнату, и посмеивался, что владелец сокровищ объявляет себя слишком бедным для выполнения своих обязательств.

— Они все таковы, эти индусы, — говорил он, — трусливы и лукавы, как обезьяны их божественного Ганумана, упрямы, как их быки, когда они думают, что все им сойдет с рук, но я возьму хлыст для обезьян и докажу быкам, что меня не пугают их рога!

Затем посмотрел на часы:

— Час прошел, известите Шейт-Синга, что я его жду с ответом.

Он перешел в приготовленный ему кабинет, велел адъютантам остаться при нем и поставил двух часовых с ружьями у двери. Шейт-Синг явился в сопровождении своего казначея. Он был бледен, шел нетвердой походкой, но на его лице и в полузакрытых глазах выражалась мрачная решимость.

— Ну, — кратко спросил Гастингс, — ваш ответ? Какие у вас есть оправдания в неисполнении ваших обязанностей и в неосновательных отговорках?

— Господин, — возразил Шейт-Синг, униженно кланяясь. — Мое извинение — невозможность, а что я вам говорил, то не пустые отговорки: моя казна истощена, и у меня нет того, что вы требуете. Мои слуги — свидетели и, главное, мой казначей, составивший точный список всего, что у меня осталось.

— Ваши слуги? — насмешливо заметил Гастингс. — Я не верю, чтобы они выступали против своего господина. Вы говорите, что у вас ничего нет, а драгоценные камни сверкают на стульях, на столах и на стенах вашего дворца? Разве вы не знаете, что я веду войну с мятежным князем Мизоры, которого разобью, как глиняный сосуд? Или вы не знаете, что во время войны должны помогать мне всем вашим достоянием? Ведь вы обязаны вашим богатством покровительству Англии, и вам все будет с лихвой возвращено, когда враги Англии будут побеждены.

— Я это знаю, господин, знаю, — тем же приниженным тоном говорил Шейт-Синг, — поэтому я высчитал все, что у меня остается сверх содержания необходимого придворного штата. Вот расчет, я сделаю все возможное, чтобы набрать вам двести тысяч фунтов. Через три дня деньги будут готовы. Таким образом, вы убедитесь, что я преданный друг ваш и Англии и готов на всякую жертву, чтоб помочь вам в беде.

Он взял пергамент у казначея и подал его Гастингсу, который с неудовольствием отстранил его.

— Вы помните, — возвысил голос Гастингс, — что я требовал от вас пятьсот тысяч фунтов, и кроме того, снаряжение и содержание конного отряда в тысячу человек, а вы осмеливаетесь предлагать мне двести тысяч фунтов, когда я приехал лично, думая, что у вас не хватит лицемерия повторить мне в глаза ваши отговорки? Я даю вам еще целый день.

— Я не могу, господин, я дал вам слово и не могу обещать того, что не могу исполнить. Вы вынуждаете меня к непокорности, — отвечал Шейт-Синг.

Последние слова он проговорил, повысив голос, в глазах его блеснуло злобное упорство. Среди слуг князя послышался ропот.

— Я заставлю вас повиноваться, — крикнул Гастингс, — и сам возьму то, в чем мне отказывают. Вы нарушили ваши обязательства и не имеете больше прав на ваше княжество и покровительство. Вы — мой пленный, я принимаю на себя управление Бенаресом…

Шейт-Синг стоял как громом пораженный. Он никак не мог понять, как он, князь священнейшего города индусов, среди своих телохранителей, слуг и подданных, в своем собственном дворце, вдруг оказывается пленным. Ропот среди окружавших его стал громче.

Гастингс приказал равнодушным тоном:

— Возьмите у него саблю. Мятежникам не полагается носить оружия.

Английские офицеры подошли, но с другой стороны приблизились индусы, некоторые взялись за оружие. У дверей стояли английские часовые и слуги Гастингса, но дальше все передние занимали телохранители и вооруженные слуги князя. Если бы Шейт-Синг в эту минуту отважился, выхватил саблю и подал бы знак к сопротивлению, то картина изменилась бы, и Гастингса арестовали или убили, прежде чем английский батальон заметил что-нибудь со двора. Но Гастингс укрощал своим гордым, повелительным взглядом бенаресского князя; он, видимо, и не думал об опасности, а выражал только недовольство медленным исполнением своего приказания. Он хорошо знал по долголетнему опыту характер индусов, знал, что они охотно пускают в ход хитрость, лукавство, лицемерие, но им трудно перейти в открытое сопротивление.