На чужом пиру, с непреоборимой свободой

– Ну, вероятно, я не очень точно выразился.

– Хотите посмотреть документик-другой?

– Упаси Бог, мне вполне достаточно вашего рассказа, – он спохватился и одернул себя. – В конце концов, не это главное в нашей беседе. Мне просто любопытно в качестве характеристики отношений, устанавливающихся между врачами и пациентами.

– Ну, разве что в качестве характеристики. Иногда бывает, что устанавливаются очень доверительные, подчас дружеские отношения.

– Но ведь при дружеских отношениях было бы естественно пациенту обсудить с вами – со спасителями, так сказать, – перспективы будущей деятельности?

– Да что вы! Они, как и всякий выздоровевший человек, рады-радешеньки отсюда ноги унести и никогда нас больше не видеть!

– А вот Фрейд писал, что пациент, проходящий психоанализ, на определенной стадии лечения всегда начинает неровно дышать по отношению к аналитику. Женщины даже, как правило, влюбляются.

– Фрейд нам не указ. Здесь гораздо более современные методики.

Судя по всему, сам фамилию Сошникова он не мог назвать. Но и я не хотел ему подыгрывать во второй раз. Это могло показаться слишком уж нарочитым.

Да, похоже, не в самом Сошникове было дело. Почему-то его вообще интересовали пациенты, собирающиеся уехать из страны – и то, знаю я об их планах или нет. А Сошников был только конкретным и ближайшим по времени примером.

Или не только?

– А вам было бы жаль, если бы кто-то из ваших пациентов весь свой талант, воскрешенный вами, поставил на службу какой-либо иной державе?

Опаньки!

Да что ж это он так вокруг отъездов-то? Весь внутри аж трясется. И на самом деле интересует его вот что: а не пришиб бы я Сошникова за то, что он собрался после лечения у меня уезжать?

Ох, как интересно!

Я опять посмотрел на часы. Но Евтюхов, прекрасно это видевший, и тут оказался железным человеком.

– Как вы отнеслись бы, – с видимым раздражением ответил я, – к тому, что хирург, чикающий аппендиксы изо дня в день, стал бы каждого оперируемого спрашивать: ты где после операции будешь работать? Здесь, мол, или за рубежом?

– Выглядит довольно нелепо, – согласился Евтюхов.

– Психолог – просто врач. Отнюдь не духовник, не гуру, не сэнсэй какой-нибудь. Он не несет ответственности за то, как будет жить выздоровевший бывший пациент.

– Понимаю вашу позицию… Боюсь, я уже надоел вам, – улыбнулся Евтюхов.

– Ну, что вы! – с максимальной неубедительностью и ненатуральностью возразил я. Он улыбнулся ещё шире.

– Благодарю за чрезвычайно интересную беседу, Антон Антонович. Я полагаю, публикация этого интервью разрушит некие предвзятости, с которыми кое-кто относится к вашему учреждению. А возможно, и послужит некоторой рекламой.

– Мы в рекламе не нуждаемся.

Он поднялся. Перебросил ремень сумки на плечо. Потертая, набитая… Имидж сочинен аккуратно. Диктофон работал.

– Да, – сказал он тут, – это уже, как в песне пелось, не для протокола. Вы обмолвились о какой-то трагической случайности, произошедшей с этим вашим пациентом, как его… Сошиным.

Ха-ха. Изобразил.

– Сошниковым.

– Да, Сошниковым. Она как-то связана с лечением, которое он получал в вашем учреждении?

Я горько усмехнулся.

– Самым прямым образом, если можно так сказать. Слишком хорошо лечим. Депрессии его мы ему сняли – так он на радостях где-то так надрался, что в вытрезвитель попал, а там ему, похоже, отвесили по полной. Теперь в больнице…

Его лицо стало хищным. Не сдержался все же.

– Получается, что после окончания лечения вы все же поддерживаете какие-то связи с вашими больными.

Как ни в чем не бывало, я развел руками.

– Подчас приходится поневоле, – и запустил ещё один пробный шар: – Сошников мне дал почитать дискету со своими последними работами, которые не смог или не захотел публиковать. Отказаться я был не вправе – знакомство с творчеством пациента, знаете ли, это одна из основных методик проникновения в его внутренние проблемы. Но времени у меня мало, читаю я долго – не успел. И вот позвонил, чтобы договориться, как вернуть – а он пропал. Я человек щепетильный в таких вопросах, обязан дискету вернуть, так что принялся Сошникова искать…

Нет, дискета лже-Евтюхова не заинтересовала. На творчество Сошникова ему было глубоко плевать. Интерес был связан с чем-то иным.

– Но с ним вы его виды на будущее тоже не обсуждали?

Вот с чем он связан. Поразительно.

– Нет, – честно глядя Евтюхову в глаза, ответствовал я.

– Всего вам доброго, – произнес Евтюхов и тут как бы заметил оставшийся на столе диктофон. – Господи, ну и голова у меня. Чуть не забыл…

Когда он вышел, я встал и подошел к окну. Опять валил снег, уже настоящий, зимний.

Рано в этом году что-то.

Внизу громыхали на выбоинах машины, продавливаясь по ломаной кишке наполненного коричневой жижей проспекта, чуть не вполовину обуженного бесконечными парковками – под окнами и витринами, на доброй трети которых красовались масштабные объявы «Фор рент», «Фор селл».

Белые, мягкие крыши горбатых петербургских домов неторопливо летели сквозь лиловато-сизую мглу.

Он мне поверил. Я почувствовал совершенно определенно – он ушел, уверившись, что я ничего не знал о предстоящем отъезде Сошникова. А если бы и знал – то было бы мне плевать.

Конечно, он ещё будет анализировать запись – но, думаю, она его не разуверит. Похоже, я перестал быть для него интересен.

Странно.

А вот он мне – стал интересен.

Очень кому-то вдруг понадобились мои пациенты. Никому не нужные, мучающиеся невостребованностью, задыхающиеся от бессмысленности бытия своего. Очень вдруг кому-то понадобились.

Чтобы сложить два и два, большого ума не надо. Весь этот разговор, все это, с позволения сказать, интервью было затеяно с одной лишь целью: выяснить, знал ли я о планируемом Сошниковым отбытии – и, если знал, то как к этому относился. Отчасти еще: узнать, в курсе ли я вообще, кто из моих пациентов собирается отбывать. Но главное – знал ли я о Сошникове.

Более того. Похоже, он уже был в курсе несчастья, что случилось с Сошниковым – и поначалу не исключал, что я к этому несчастью причастен.

Чудны дела Твои, Господи…

Что же все-таки с моим великовозрастным птенцом произошло, и где? Кто и как ему мозги отшиб?

Все придется делать самому. Никем больше рисковать я не вправе. Ах, Коля…

Платежки.

Я посмотрел на часы. Время до встречи у «Стерегущего» ещё было.

Я зашел в бухгалтерию, изобразил все, что полагалось, выслушал очередную пару экспромтов в свой адрес, посмеялся – кажется, довольно естественно, – и вернулся к себе. Снова встал у окна.