На далеких окраинах

— А говорили наши, что их трое в арбе сидело, да один барахтался очень, его и того...

— Как же, голову его привезли; она дорогой хоть и попортилась немного, да узнать можно было, что не русский, а джюгут (еврей). В Бухаре я много таких видал.

— Ну, а тот, что живым привезли?

— Тот сдох, на другой же неделе издох.

— Да ведь это когда было?

— Вот уже три года, пожалуй; я же говорил.

— Да ведь это ту, что задушили, ну, а та, что в ауле?

— Все тогда же, только с разных мест.

— А уж очень плоха стала, — говорил Юсуп, — я вчера видел; ну, совсем помирает; ходит будто не на своих ногах, а ее еще работать заставляют.

— А то что же с ней делать?.. Выкупа за нее и тогда не было, а теперь кому она нужна?

— Была прежде хорошая баба, да слишком уж на нее налегли, ну она и хиреть начала.

Нар-Беби в эту минуту шла от котла к кибитке. Ей пришлось проходить как раз мимо Батогова. «Что это он делает?» — подумала она и остановилась. Очень уж ее озадачило то, что она увидела.

Батогов стоял, упершись лбом в плечо рыжего жеребца; одна рука его судорожно уцепилась за гриву, словно он собирался вскочить на коня; другая — висела прямо вниз; из этой руки выскользнула и скребница, и войлок, все это лежало на земле. Колена у Батогова тряслись и подгибались.

— Эй! Ты что это? — спросила Нар-Беби.

Батогов словно не слышал этого вопроса.

— Да ну, заскучал, что ли? — крикнула она громко.

— Что там еще? — спросил мирза Кадргул и приподнялся.

Юсуп быстро подошел к Батогову и тронул его за плечо. Рыжий жеребец дрогнул и подался в бок, Батогов упал. Несколько джигитов встали и подошли тоже. Они окружили лежавшего.

— Что такое с ним сделалось? — произнес Юсуп и нагнулся.

Батогов приподнялся, посмотрел вокруг себя каким-то мутным, неопределенным взглядом и снова лег ничком, подложив под лицо свои руки.

— Ауру... (болен), — произнес мирза Кадргул. — Оставьте его: к утру отлежится.

— А как славно жеребца твоего вычистил! — заметил один джигит и потрепал по шее рыжего.

— Хорошо около коней ходит, — сказал мирза Кадргул и пошел в кибитку.

Около больного стоял Юсуп и, как кажется, немного ошалел.

Батогов был в одних шароварах, и его голая спина как-то странно вздрагивала. Юсуп взял попону и накрыл его. Нар-Беби осторожно подходила с какой-то чашкой. Ей, видимо, хотелось подойти, но не хватало решимости.

Неподалеку лежал Каримка и еще один из работников.

— Ну, что, видел? — спросил он, — не моя правда?

— Да что?

— Юсуп, вон, накрывает его, видел?

— Ну, видел?

— То-то... Я уже и не то еще заметил...

Работник громко зевнул, потянул себе на голову рваный полосатый халат и свернулся клубком. Каримка тоже прилег, но с расчетом, так, чтобы не проронить ни одного движения Батогова и его Юсупа, все еще стоявшего над ним в недоумении.

Последнее зарево вечерней зари быстро погасало; темнота сгущалась все более и более. Там и сям послышалось звучное храпение спящих.

Вдруг Батогов приподнялся, опять сел, провел рукой по глазам и тяжело вздохнул.

— Тюра... — начал чуть слышно Юсуп.

— Вот она судьба, — проговорил Батогов, задумался и опустил голову на колена.

V «А Каримка все знает»

К рассвету Батогов действительно отлежался, как предсказывал мирза Кадргул.

Правда, он был как будто не по себе, ходил, понурив голову, ел мало, совсем нехотя, отказался даже от того куска мяса, что просунула ему в прореху кибиточной кошмы краснощекая Нар-Беби. Лицо у него было осунувшееся, бледное, но руки его работали хорошо, по-прежнему, даже как будто лучше, и кони мирзы Кадргула были вычищены так же блистательно, как и накануне.

Ночью маленькая беда случилась, то есть, оно смотря для кого, для какого-нибудь бедняка и очень большая, а для богатого мирзы, конечно, безделица.

Двух верблюдов укусили змеи. Этих гадин много водится поблизости соляных болот. Маленькие они, такие сверху серые, темно-зеленоватые, как лежит в илу, ее и не заметишь, а чуть перевернется или свернется кольцом, так и блеснет в глаза красноватым, словно обложенным медью брюшком; ползают они страх как шибко, прячутся при самом легком, сколько-нибудь подозрительном шуме, а укусят ежели, особенно в жаркую пору — беда; если только вовремя не захватишь, то и конец. Так и теперь. Один верблюд, помоложе, уже совсем издыхал; плашмя лежал на боку, вытянул ноги и только сопел своим надорванным носом; другой еще держался на ногах, мог даже идти потихоньку, только все смотрел налево, потому что за правой щекой у него вздулась опухоль, чуть не с арбуз величиной, и мало-помалу душила несчастное животное.

— Оба околеют, — решил старый мулла Ашик. Он был знахарь по этой части, и приговор его остался без всякого опровержения.

Через день хотели назад идти, а сегодня думали еще порыскать немного; а пока, чтобы не тратить времени, посланы были один джигит и два работника за новыми верблюдами для подъема кибиток и прочего скарба.

Из работников поехали Батогов и Каримка. Хотя Нар-Беби и успела шепнуть Батогову: «Не езди, оставайся», но тот сделал вид, что не слышит, и пошел седлать себе старую, хромую лошадь. Ему все еще боялись давать хорошую. «А ну, как уйдет? — думали они. — А на плохой много не расскачешься по степи».

«Ишь, собачий сын», — подумала красавица, улучила еще удобную минуту и опять шепнула: — Не езди же, говорят тебе. — И опять не получила ответа.

В голове у Батогова плотно засела какая-то дума, такая дума, что ее не могла даже выбить оттуда сама краснощекая Нар-Беби, как бы ни выставляла напоказ свои полновесные формы.

Даже Юсуп заметил это обстоятельство и, передавая Батогову аркан, сказал ему:

— Гляди, тюра, не надури чего такого, чего нам вдвоем не распутать.

— Небось, не надурит, — сказал словно как про себя невесть откуда подвернувшийся Каримка.

Юсуп вздрогнул и вытаращил глаза и за нож даже ухватился. Батогов тоже изумленно посмотрел на Каримку, который, как ни в чем не бывало, садился на лошадь и проговорил:

— А, так ты и взаправду напал на след; ловок парень. Ну, что же делать, сам виноват.

— Едем, что ли?! — крикнул джигит, и все трое пошли перебоем, так называемой волчьей рысцой, придерживаясь окраин солонцовых болот.

Впереди ехал джигит, за ним ковылял Батогов, сзади всех Каримка, ухмыляясь, посвистывая и напевая себе что-то под нос.