На далеких окраинах

— Погоди, запоешь иначе, — думал Батогов. Он чувствовал на себе взгляды Каримки и ему было как-то неловко, словно за спину заползла какая-то гадина и скользит своим холодным телом как раз между его лопатками.

Уже далеко сзади остались кибитки. Слева расстилалась волнистая степь, справа сквозь камыши тянулись светлые полосы болотин, проглядывали кое-где лужи, заржавевшие, покрытые серо-красным вонючим налетом. Местами серебрилась соль, словно почва подернута была утренним морозом. Где было совсем твердо — и копыта коней звякали на ходу, где же попадались места помягче, и — лошади проваливались выше колен и вязли. Инстинктивно храпели кони, почуяв под собой неровную почву, и фыркая, рвались или вперед, или же стремительно кидались в бок, на более надежную дорогу.

Джигит ехал молча, все сдерживая своего горячего коня; по временам он оглядывался и останавливался совсем; лошади работников не могли поспевать за его серо-пегим и беспрестанно отставали.

Батогов уткнулся глазами в ощипанную гриву своей клячи и, казалось, дремал, а Каримка всю дорогу пел-импровизировал какие-то песни то громче, то тише, то впутывая в слова песни понукания своей лошади.

А Батогов не дремал; он думал. Ему было о чем думать.

— Ну, случилось все так, как и случилось... Средства в руках... А чьи они? Надо было разузнать, все сообразить... Не все, ведь, убиты; один только, и то потому, что уж очень барахтался... (Батогов припомнил это выражение). А, жена а немец-механик?.. скажешь, не знал?.. Нет, знал. Ты сам еще тогда сказал об этом... Где же они, эти жена и немец?.. В степи увезли, в неволю... Ну, а как их можно было опять оттуда вытянуть?.. Денег послать, сторговаться... Вся процедура подобных выкупов известна, она вовсе незамысловата; есть даже люди, что только занимаются этим посредничеством, и ты этих людей знавал. Твой же приятель Мурза-бай мог это для тебя устроить.

— А Каримка все знает... — пел сзади него сиповатый ненавистный голос.

— Не предполагаешь ли ты, друг мой, что теперь уже поздно поправить дело?.. Для немца-механика оно точно что поздновато; ну, а для той, что просо толкла, для той, на которую поналегли очень, она и захирела?..

Батогов почувствовал, что если бы под ним была не эта заморская кляча, а его Орлик, он так бы и рванулся туда, к горам, за которыми бегают русские рубахи, туда, где есть у кого взять деньги и где можно было бы отыскать приятеля Мурза-бая... Но под несчастным невольником была жалкая лошаденка, которая давно уже разучилась скакать, которая теперь даже споткнулась и чуть не упала от одного только порывистого, конвульсивного движения Батогова.

— Вот ты бежать собираешься. Юсупка твой все дело уже подготовил; он сам говорил тебе об этом. Ну, а у той нет Юсупки; кто подготовлял той хоть что-нибудь? Разве у той нет, как у тебя, заветной мечты, нет томительного желания, хоть на минуту, хоть перед смертью, почувствовать себя свободной, чтобы испустить дух не под плетью скуластой дикарки, а видеть вокруг себя сочувственные, родные лица…

— А Каримка все знает...

— Сами на себя погибель накликаем, — тихо произнес Батогов и обернулся к певцу.

Даже Каримка вздрогнул и немного струсил: такие страшные, блуждающие глаза были у Батогова.

— Три года тяжелого рабства!.. Господи! Ведь я три месяца только, и то одна надежда поддерживала; без этой надежды, может быть, давно уже... А она? Ее что поддерживало?..

— Гей! Гей! — завопил передний джигит каким-то неестественным голосом и сорвал сразу, во весь карьер перелетел через высокий куст камыша и понесся по степи.

Что-то маленькое юркнуло впереди, спряталось, опять показалось, и, словно шарик, покатилось близко, перед самой лошадью джигита.

— Куян, куян (заяц)! — кричал Каримка и заерзал на седле.

Близко, вот-вот, наседал серо-пегий на удирающего зайца; были мгновения, что издали казалось, будто лошадь топтала передними ногами беглеца; но это только казалось. Несколько раз джигит высоко взмахивал плетью, быстро нагибался, словно валился с седла, но удар приходился просто по земле, поднимал пыль, срезывал сухую степную колючку; а заяц, невредимый, заложив уши на спину, драл впереди, раззадоривая горячего, в это мгновение все забывшего на свете охотника.

Все дальше и дальше уносился джигит в своей лихой скачке. Уже чуть виднеется вдали его верблюжий халат, уже ничего не видно, кроме пыли...

— Ну, что же, едем, что ли, чего дожидаться? — сказал Батогов.

— Нет, Каримка один с тобой не поедет, — проговорил работник и попятил немного свою лошадь.

— Что, поросенок, струсил?

— Ну, ну, смотри, у меня нож есть.

— А мне наплевать на тебя и с ножом твоим, — произнес Батогов и поехал.

Каримка постоял, подумал немного и поехал осторожно сзади. Несколько времени оба ехали молча; даже Каримка оставил свою песню с припевом: «А Каримка все знает». Батогов опять задумался.

— Разве захватить и ее с собой. Гм?..

Несмотря на свое возбужденное состояние, Батогов тотчас же сообразил всю нелепость этой идеи. Успех побега и для них был еще сомнителен. Ведь шутка ли, несколько сот верст бесплодной степи отделяет их от ближайшего русского поста, сколько случайностей, и случайностей таких, что не мог предвидеть даже опытный Юсуп, могло им встретиться на этом продолжительном, тяжелом пути. Если дело и могло еще удаться им двоим, то, взяв на себя такую обузу, как больная женщина, которую еще прежде надо было увезти из ее аула, они наверное потерпели бы полнейшее крушение еще в самом начале дела, и тогда... Тогда уже конец. Тогда остается только зарезаться...

Опять затянул старую песню ехавший сзади работник, опять окончил ее той же фразой, но на этот раз с добавлением...

— А Каримка все знает... знает, знает... А сегодня будет знать и мирза Кадргул...

— Дьявол, чего ты от меня хочешь? — крикнул вне себя Батогов и круто повернул свою лошаденку. Каримка метнулся назад.

Дорога шла узкой тропой; справа и слева тянулись трясины. Всадники думали выгадать путь и взяли напрямик.

Лошади только шагом могли идти по этой зыбкой, предательской тропе.

— Я тебя задушу, как козленка! — кричал Батогов. Он соскочил с лошади и бегом ринулся на оторопевшего Каримку.

— Оставь, что ты?.. Оставь!..

Лошадь под Каримкой заторопилась, оборвалась задом и засела.

— Попался...

Каримка шарил руками у пояса: он искал рукоятку ножа. Он задыхался и хрипел: могучие руки тянули его с седла, за воротник халата.

— Оставь, оставь!.. Собака... Ост...

Вдруг лошадь под ним рванулась сильно, неожиданно.

Воротник остался в руках у Батогова. Еще раз рванулся конь и уже по самое брюхо ввалился в засасывающую, бездонную тину. Сильней барахталась бедная лошадь и все дальше и дальше отбивалась от тропы, затягивая с собой и своего всадника. Уже и спины не видно. Дико фыркают кровавые ноздри; глаза на выкате... Только голова видна.

Дико, пронзительно завыл Каримка и протянул руки по направлению к Батогову.

А тот стоял шагах в четырех на тропинке и медленно распутывал намотанный у пояса аркан.

Еще несколько мгновений и этого страшного, исковерканного ужасом лица, этих рук, протянутых за помощью, не будет видно.

У кого просил помощи Каримка?

Батогов взмахнул арканом.

— А Каримка все знает, но только мирза Кадргул знать ничего не будет, — сказал Батогов и начал опять потихоньку сворачивать в кольцо спасительную веревку.