На дальнем прииске
Шрифт:
Федька подрался с соседом из-за пайки хлеба, за драку выписывали из больницы, но Федьке теперь было наплевать — после обеда он уходил в лагерь. На ругань и крики прибежал вохровец, да так быстро, что чуть не захватил карты. Их в последнюю минуту успел спрятать «пахан». За карты тоже выписывали из больницы. Тимоха под градом ругательств виновато поплелся к своей койке.
Косые желтые лучи, перерезанные решеткой, легли на пол. Было смрадно и душно. Озеров лежал без сознания.
В большом прохладном кабинете, обставленном грубо сколоченной мебелью, сидели главный инженер и начальник прииска. Начальник, с квадратным подбородком и воспаленными от недосыпания глазами, в расстегнутом у ворота защитном кителе, распекал главного инженера. Инженер сидел на стуле, вытянув слоновьи, в резиновых сапогах, ноги, косо надвинутая фетровая шляпа
Прииск был в глубоком прорыве. Золота недодавали. Не перерабатывали утвержденные планом объемы — кубометры породы, и содержание металла оказалось значительно ниже, чем обещал, по данным разведки, главный геолог. Вторую неделю начальник прииска ночевал в кабинете на жестком клеенчатом диване. Каждую ночь начальник управления, знаменитый на всю Колыму своей грубостью, крутым нравом и энергией Евсеев, ругал его по телефону последними словами. Кричал, что он портит ему сводку, требовал выполнения плана и грозил расправой. Евсеев за малейшую провинность, а то и просто по капризу отправлял в забой начальников отделов управления. Любимым его словом было «бездельники». В главке Евсееву говорили: «Если бы вас любили так же сильно, как вас ненавидят, дела в управлении шли бы еще лучше». Но дела и так шли неплохо: третий год управление Евсеева держало первенство.
На прииск привезли промприбор новой конструкции, на него возлагали большие надежды, но монтаж его шел медленно.
— Какого дьявола ты мне тянешь! Мне металл нужен, ме-талл! — уже не кричал, а хрипел начальник, тыкая окурком в пепельницу, и вишневыми от ненависти глазами впился в главного инженера.
— Я не виноват, что половину инструкций и чертежей к прибору маринуют в управлении. Я, дорогой мой, не гений, чтобы такие головоломки решать. Делаем, что можем.
— «Делаем, что можем»! — передразнил начальник. — У тебя люди как сонные мухи ползают, по четверти тачки возят.
— Это не моя вина. Люди истощены до последнего, ты бы их немного подкормил, что ли.
— Они получают все, что им положено по нормам, сколько выработают, столько и получат. Я не Иисус Христос, чтобы разделить один хлеб на десять тысяч человек или сколько он их там накормил? Чтобы сегодня промприбор работал, и знать больше ничего не хочу!
Главный инженер только презрительно фыркнул.
После его ухода начальник закурил папиросу и с приливом раздражения вспомнил, что эта кривляка — начальник санчасти — не разрешила вывести сегодня из лагеря сто четыре человека! Дала им освобождение от работы — и это в разгар промывочного сезона! Он приказал выгнать их вон из бараков и собрать на вахте, чтобы отправить в забой. Кто-то из ее подхалимов сообщил ей об этом, она прибежала на развод непричесанная, заспанная, в пальто, накинутом на пестрый халатик, в тапочках. Раскинув руки, встала в лагерных воротах и объявила:
— Не разрешаю! Я отвечаю за этих людей!
В эту минуту она, конечно, вообразила себя Жанной д'Арк! Подумаешь, имеет смазливую мордашку, крутит с уполномоченным и считает, что ей все дозволено! Начальник не решился ее оттолкнуть, только скрипнул зубами от злости, и сто четыре человека с довольными рожами ушли отлеживаться в бараки.
— Вызовите мне эту вертихвостку, — сказал он секретарше, уверенный, что она и так поймет, кого ему нужно.
Секретарша была стареющая накрашенная дама с длинными висячими серьгами. Между ней и Ольгой Васильевной шла неприметная, глухая женская вражда. Секретарша приехала на Колыму в поисках денег и личного счастья. Деньги копились легко, но личное счастье не приходило. На приисках в те годы почти не было вольнонаемных женщин и, конечно, можно было выйти замуж. Но женихи были несолидные: имели семьи на «материке», и она понимала, что нужна им только здесь, на затерянном среди сопок прииске, до отъезда на «большую землю». Хватит с нее разводов и разочарований! Перелистывая сберкнижку, секретарша потихоньку плакала.
Она позвонила в больницу и строго сказала о вызове к начальнику прииска. Эта девчонка объявила, что сначала кончит обход больных.
— Ее больные! Какие-то заключенные! Вчера только соскочила со школьной скамьи, а воображения… Не дай господь здесь заболеть, залечит до смерти.
Ольга Васильевна пришла
через час. На ней было бежевое платье-костюм из плотного шелка, белые лайковые перчатки, белые туфельки на высоченных каблуках. Она держала пушистую дымчатую кошечку. Начальник не ответил на ее приветствие, но застегнул воротник кителя и открыл было рот, но вдруг увидел кошечку. Сначала он подумал, что у него от недосыпания начались галлюцинации. Он поморгал в надежде, что кошечка исчезнет. Но она не исчезла, она начала тихо мурлыкать, и Ольга Васильевна гладила ее за ушком. Это уже было слишком! Начальник задохнулся от злости, но неожиданно для себя начал спокойным, вкрадчивым голосом:— Что же это, молодая девица, — акцентируя слова «молодая» и «девица», — будем срывать государственный план? Мне люди нужны дозарезу, а вы изволили задержать сегодня в лагере сто четыре человека!
— Я оставила больных, тех, кто не в состоянии работать.
— Черт с ним, что они больны! Три лопаты в тачки бросили бы — и то польза. Нужно заставить эту сволочь работать! — начальник стукнул кулаком по столу. — А вы покрываете лодырей и саботажников. Я вас под суд отдам — начальник опять стукнул кулаком. — И учтите: никакие уполномоченные вам не помогут.
— Идем, Мурочка, — обратилась к кошечке Ольга Васильевна, продолжая гладить ее, — наш начальник сегодня не в духе. У него план не идет, а мы виноваты. Мы пришлем ему для успокоения бром, — повернулась и, постукивая тонкими каблучками, ушла.
В дверях с ней столкнулся потный, запыхавшийся человек в грязной гимнастерке без пояса. Раскатывая букву «р», он единым духом выпалил:
— Гр-ражданин начальник! Гр-ражданин главный инженер велели сказать, что прибор-р смонтировали!
Вечером, когда уходило за сопки солнце и прозрачное зеленое небо предсказывало заморозки, больница затихала. Тяжелым сном забывались больные. Захлопывалась входная дверь, как будто отгораживала находящихся здесь людей от внешнего мира, оставляя их наедине со своими недугами и безнадежностью. Ночью в больнице было особенно тоскливо.
Все, кроме дежурного фельдшера, уходили в лагерь. Тускло горели в палатах электрические лампочки.
По той тщательности, с которой была отглажена голубая блузка вечером у Ольги Васильевны, Анатолий Петрович безошибочно угадал, что она идет на свидание. Значит, завтра будет рассеянной, сонной, а на утро назначена очень интересная операция. Черт бы побрал этих женщин!
Люську-санитарку, рано обрюзгшую, с дряблой серой кожей на одутловатом лице и с сиплым разнузданным голосом, к ее великому неудовольствию, оставили дежурить у Озерова, К Люське с соседнего прииска приехал один из ее «мужей», здоровый косой бандит, и привез богатую «передачку», в том числе долгожданную шерстяную кофту. Встретиться они должны были в вольном поселке у кореша «мужа» по прошлым делам. Дежурный по лагерю за сто рублей обещал ночью выпустить Люську за зону и не мешать ее семейной жизни. А вместо этого Люську оставили в больнице. Надо было обязательно увидеться с «мужем», а потом срочно его выпроводить: завтра вечером с другого прииска должен был приехать второй «муж». Люська опасалась: если они встретятся, ей не избежать удара ножа.
Надев белый несвежий халат и затейливо повязав пестрой косынкой голову, Люська сидела на табуретке у койки Озерова и тупо глядела в стену. У Озерова еще больше заострилось лицо, он дышал с кислородной подушкой. Подошел фельдшер, поправил сбившееся одеяло, прикрикнул на Люську, чтобы лучше смотрела за больным, сделал ему укол и ушел. Голубоватые холодные звезды мерцали в черном небе. Кто-то осторожно постучал в окно. Люська подошла. Прижав к стеклу большое белое лицо, «муж» с нетерпением спросил:
— Ну, что же ты?
— Не могу, — просипела Люська, — дежурить оставили, хоть бы помер скорей, — Люська оглянулась. К ее огорчению, Озеров еще дышал. «Муж» неопределенно махнул рукой и отошел. Через несколько минут в дверях палаты появился вахтер и поманил Люську пальцем. Иди на полчасика, — и осторожно открыл входную дверь. "Проходя мимо полуоткрытой тумбочки дежурного, Люська приметила в ее недрах голубую бутылку спирта.
«Ужасть, сколько добра зря пропадает, — с сожалением подумала она. — Приходится раздавать направо-налево». Люська накинула телогрейку на плечи и, как была в халате, так и побежала. Вернулась она на рассвете. Солнце еще не вставало, все было окутано серо-синей предутренней мглой. Звезды погасли. Сопки в пепельном небе казались точно очерченные тушью.