На дальних мирах. Сборник научно-фантастических произведений
Шрифт:
— Майк? Ты как там?
— Все в порядке.
— А почему ты вернулся, не сбросив пламегаситель?
Кармайкл взглянул на приборы.
— В самом деле? Да, действительно. Похоже, ты прав.
— Майк, ты как себя чувствуешь?
— Я, видно, забыл его сбросить. Хотя нет, не забыл. Пожалуй, просто не захотел.
— Майк, вылезай из самолета.
— Я не захотел… — пробормотал Кармайкл. — Да и зачем? Этот сумасшедший город… Там ничего не осталось, что я хотел бы спасти…
Самообладание оставило его наконец, и вместо него, словно пламя, взбирающееся по склону поросшего сухим лесом каньона, нахлынула ярость. Кармайкл понимал, что делает Синди, и даже уважал ее, но это не означало, что ему все должно
— К черту! — сказал он. — Пусть горит! Сумасшедший город. Я всегда его ненавидел. Он получит то, что заслужил. Я оставался здесь только ради нее. Ради нее одной. Но теперь ее здесь нет. Пусть горит к чертовой матери!
— Майк… — ошарашенно произнес диспетчер.
Кармайкл медленно покачал головой, словно пытался избавиться от чудовищной головной боли. Потом нахмурился.
— Нет. Неверно… — проговорил он. — В любом случае нужно выполнять свою работу… Неважно, что ты чувствуешь… Нужно гасить пожар. Нужно спасать то, что еще можно спасти… Слушай, Тим… Я сделаю еще один вылет сегодня, слышишь? А потом уже отправлюсь домой и отосплюсь. Хорошо?
И он повел машину к короткой полосе, смутно осознавая, что забыл получить разрешение на взлет. Маленький самолет-корректировщик едва успел убраться с дороги, и спустя несколько секунд Кармайкл поднялся в воздух. Все небо заволокло черно-красной пеленой. Пожары неумолимо разрастались, и, может быть, их теперь уже не сдержать. Но надо пытаться, подумал Кармайкл. Надо спасать что еще можно… Он прибавлял газу и целенаправленно вел машину вперед, прямо в огненный ад у подножия холма, но вскоре бешеные восходящие потоки подхватили самолет под крылья, подбросили его словно игрушку и безжалостно отшвырнули к поджидающей гряде холмов на севере.
Так говорит Господь: вот, Я подниму на Вавилон и на живущих среди него противников Моих разрушительный ветер. И пошлю на Вавилон веятелей, и развеют его, и опустошат землю его; ибо в день бедствия нападут на него со всех сторон.
ДЖАННИ
— Но почему не Моцарта? — спросил Хоугланд, с сомнением качнув головой.
— Почему не Шуберта, например? В конце концов, если вы хотели воскресить великого музыканта, могли бы перенести сюда Бикса Бейдербека.
— Бейдербек — это джаз, — ответил я. — А меня джаз не интересует. Джаз вообще сейчас никого не интересует, кроме тебя.
— Ты хочешь сказать, что в 2008 году людей все еще интересует Перголези?
— Он интересует меня.
— Моцарт произвел бы на публику большее впечатление. Рано или поздно тебе ведь понадобятся дополнительные средства. Ты объявляешь на весь мир, что у тебя в лаборатории сидит Моцарт и пишет новую оперу, после чего можешь сам проставлять в чеках сумму. Но какой толк в Перголези? Он совершенно забыт.
— Только невеждами, Сэм. И потом, зачем давать Моцарту второй шанс? Пусть он умер молодым, но не настолько же молодым. Моцарт оставил после себя огромное количество работ, горы! А Джанни, ты сам знаешь, умер в двадцать шесть. Он мог бы стать известнее Моцарта, проживи еще хотя бы десяток лет.
— Джонни?
— Джанни. Джованни Баттиста Перголези. Сам он называет себя Джанни. Пойдем, я вас познакомлю.
— И все-таки, Дейв, вам следовало воскресить Моцарта.
— Не говори ерунды, — сказал я. — Ты поймешь, что я поступил правильно, когда увидишь его. К тому же с Моцартом было бы слишком много проблем. Все эти рассказы о его личной жизни, что мне довелось слышать… У тебя парик дыбом встанет! Пойдем.
Мы вышли из кабинета, и я провел его по длинному коридору мимо аппаратной и клети «временнОго ковша» к шлюзу,
разделявшему лабораторию и жилую пристройку, где Джанни поселился сразу же после того, как его «зачерпнули» из прошлого. Когда мы остановились в шлюзовой камере для дезинфекции, Сэм нахмурился, и мне пришлось объяснять:— Болезнетворные микроорганизмы сильно мутировали за прошедшие три века, и мы вынуждены держать Джанни в почти стерильном окружении, пока не повысим сопротивляемость его организма. Сразу после переноса он мог умереть от чего угодно. Даже обычный насморк оказался бы для него смертельным. А кроме того, не забывай, он и так умирал, когда мы его вытащили: одно легкое было полностью поражено туберкулезом, второго тоже надолго не хватило бы.
— Да? — произнес Хоугланд с сомнением.
Я рассмеялся.
— Не волнуйся, ты ничем от него не заразишься. Сейчас он почти здоров. Мы истратили такие колоссальные средства на его перенос вовсе не для того, чтобы он умер здесь, на наших глазах.
Замок открылся, и мы шагнули в похожий на декорацию для киносъемок кабинет, заполненный рядами сверкающей телеметрической аппаратуры. Клодия, дневная медсестра, как раз проверяла показания диагностических приборов.
— Джанни ждет вас, доктор Ливис, — сказала она. — Сегодня он ведет себя слишком резво.
— Резво?
— Игриво. Ну, вы сами знаете…
Да уж. На двери в комнату Джанни красовалась табличка, которой еще вчера не было. Выполненная размашистым почерком с вычурными барочными буквами надпись гласила:
ДЖОВАННИ БАТТИСТА ПЕРГОЛЕЗИ
Ези. 04.01.1710 — Поццуоли. 17.03.1736.
Лос-Анджелес. 20.12.2007 — Гений работает!!!!
Per Piacere, [6] стучите, прежде чем входить!
6
Пожалуйста (ит.).
— Он говорит по-английски? — спросил Хоугланд.
— Теперь говорит, — ответил я. — Мы в первую же неделю обучили его во сне. Но он и так схватывает все очень быстро. — Я усмехнулся: — Надо же, «гений работает»! Пожалуй, подобное можно было бы ожидать скорее от Моцарта.
— Все талантливые люди чем-то похожи друг на друга, — сказал Хоугланд.
Я постучал.
— Chi e la? [7] — отозвался Джанни.
— Дейв Ливис.
— Avanti, dottore illustrissimo! [8]
7
Кто там? (ит.).
8
Входите, достопочтенный доктор! (ит.).
— А кто-то говорил, что он владеет английским, — пробормотал Хоугланд.
— Клодия сказала, что у него сегодня игривое настроение, забыл?
Мы вошли в комнату. Как обычно, Джанни сидел с опущенными жалюзи, отгородившись от ослепительного январского солнца, великолепия желтых цветов акации сразу за окном, огромных пламенеющих бугенвиллей, прекрасного вида на долину внизу и раскинувшихся за ней гор. Может быть, вид из окна его просто не интересовал, но скорее всего ему хотелось превратить свою комнату в маленькую запечатанную со всех сторон келью, своего рода остров в потоке времени. За последние недели ему пришлось пережить немало потрясений: обычно люди чувствуют себя неуютно, даже перелетев через несколько часовых поясов, а тут прыжок в будущее на 271 год.