На грани победы-1: Завоевание

Лепестки, мягкие как шелк, легко опадали под его пальцами, и Энакин чувствовал слабое соприкосновение, словно через руку шел электрический ток. Это не было ни приятно, ни неприятно, а скорее напоминало первый вкус пищи столь экзотической, что язык был неспособен ее оценить.

По мере обрывания ощущение становилось глубже, и в конце концов он стал воспринимать не только свои пальцы, ощипывающие цветок, но и сам ощипываемый цветок. В этот момент он был светляком и не тоько чувствовал, как он пробуждается, но и пробуждался сам.

Энакин продолжал работу, пока слабое гудение у него в голове не стало громче и явственнее, чем импульсы всех остальных растений, и пока не осталась одна гладкая скорлупа; затем моргнул и тщательно осмотрелся, нет ли поблизости какого движения. Здесь, в лагере, он был практически слеп и глух. Он даже не мог использовать лесную живность, чтобы фиксировать приближение опасности. Раз ничего не видно и не слышно, значит, ничего и нет.

Но на этот раз его глаза не увидели никаких ползущих теней, уши не зарегистрировали ни малейшего шороха, и тогда он проколол скорлупу шпорой и начал разрезать ее, пока не добрался до самоцвета. Он крепко сжал его в пальцах, и камень почти самопроизвольно вспыхнул мягким свечением.

— Есть! — прошептал Энакин.

Приказав камню погаснуть, он сжал кулак в триумфальном жесте.

После этого нужно было возвращаться обратно через поля и дома. Ночью в поселке не стояла тишина; проходя мимо святилища Йун-Шуно, Энакин услышал жалобы и причитания. Шепот долетал и из других дверей, и время от времени в темноте раздавались чьи-то беспокойные шаги.

Энакин продолжал идти, пока не добрался до звездообразного строения, в котором он выбрался когда-то из живой лодки. Он проскользнул внутрь.

Бассейн был освещен мягким фосфоресцирующим светом, не проникавшим глубоко. Энакин потянулся вперед с помощью Силы, отчаянно надеясь, что светомеч все еще там, где он положил его несколько дней назад.

Вода была темной. Он чувствовал ее в Силе, но как бы через облако. Рыбыползуны и их водные сородичи тоже воспринимались, но опять же как-то размыто. Больше времени, чем следовало, потребовалось на то, чтобы определить картину жизни, течений и энергии в сердце дамютека формовщиков. Но в конце концов Энакин нашел его — образ дрожал в сознании, как мираж, но он был там. Течение отнесло светомеч к стене постройки, к барьеру, который преграждал рыбе выход из бассейна. Энакин напряг волю, и светомеч вздрогнул, сдвинулся с места, вспорол поверхность воды и прыгнул ему в руку.

— Кто здесь? — спросил чей-то голос из тени, окружавшей бассейн. Энакин быстро сделал шаг назад и скрылся в темном дальнем углу постройки; сердце его билось со скоростью света.

— Прошу прощения, — проскрежетал он, мысленно благодаря тизовирм в ухе и стараясь придать своему голосу как можно больше схожести с голосом йуужань-вонга. — Я никто. Я Опозоренный.

Фигура в темноте шевельнулась, и Энакин смог лучше разглядеть ее силуэт. У нее была какая-то странная голова, над ней что-то непрерывно извивалось, как змеиное гнездо. Ничего подобного он раньше у йуужаньвонгов не видел.

— Это здание формовщиков, — произнес женский голос. — Тебе здесь нечего делать, Опозоренный.

— Я прошу прощения, великая, — сказал Энакин. — Я только хотел… — Я надеялся, что воды бассейна вдохновят меня на молитву Йун-Шуно, которая убедит ее заступиться за меня.

Повисла пауза.

— Я должна сообщить о тебе, ты знаешь. Сюда разрешается заходить лишь Опозоренным с феромоном пропуска. Я…

Энакин услышал короткий болезненный вздох.

— Что-то случилось, великая?

— Нет, — сказала она напряженным голосом. — Это лишь мое страдание. Я пришла сюда, чтобы созерцать его. Уходи, Опозоренный. Я не стану прерывать ради тебя свою медитацию. Уйди, оставь меня в покое, и считай, что тебе повезло.

— Спасибо, великая формовщица. Как пожелаете.

И с этими словами он ретировался. По лбу струился пот, а ноги слегка дрожали, но внутри все ликовало и сверкало, как сверхновая. Теперь у него было то, что он хотел.

Сверхновая чуть померкла, когда он вышел из дамютека и зашагал обратно в деревню Опозоренных. Ему нужно было больше, чем светляк и светомеч.

Нужно было еще время и уединение, но даже снисходительная Ууну вряд ли позволит ему это. Но, с другой стороны, Энакин не мог больше ждать Вуа Рапуунга. Ууну подозревала его. Хал Рапуунг высказал такое же подозрение, еще в тот первый день на базе.

А Вуа Рапуунг мог быть уже мертв.

Значит, надо где-то спрятаться. Но где?

Задумавшись, он внезапно въехал головой в чей-то живот. Йуужань-вонг выругался, и сильная рука вцепилась Энакину в волосы. От неожиданности Энакин выронил и светомеч, и светляка, вспыхнувшего ярким сиянием.

В его свете на Энакина уставилось изуродованная физиономия.

— Вуа Рапуунг! — выдохнул Энакин.

— Да, — зарычал тот. — Заглуши этого светляка.

— Сначала отпусти меня.

Йуужань-вонг послушался, и Энакин опустился на одно колено, чтобы подобрать свои предметы.

«Тихо», — передал он светляку, мысленно изобразив темноту.

Свет побледнел и пропал.

— Что ты с ним делаешь? — проворчал Рапуунг.

— Не обращай внимания. Я пад тебя видеть. Я слыхал…

— Меня пытались убить, — коротко сказал Рапуунг. — Надо действовать немедленно. Сегодня или никогда.

— Мы не можем! — сказал Энакин. — Я должен еще кое-что сделать.

— Невозможно.

— Нет, послушай. Ты говорил, одна из причин, зачем я тебе нужен — это мой светомеч. Правильно?

— Он бы очень пригодился, — с неохотой пробурчал Рапуунг. — Без него я не уверен, как мы справимся с порталами и с охраной. — он вздернул голову. — Ты солгал мне? У тебя есть оружие?

— Оно не работает. Но я могу его починить. Я могу его починить с помощью этого светляка.

— Так сделай это, и поторопись.

— Даже если поторопиться, это займет день-два.

— Опять же, невозможно. Мы не можем здесь прятаться два дня, а если мы выйдем за периметр, мы никогда сюда не вернемся.

— Мне нужно два дня, — упрямо сказал Энакин.

— Завтра они обнаружат, что я живой, — сказал Рапуунг. — Разве что у тебя припасено какое-нибудь колдовство джиидаи, которое сделает нас невидимыми…

— Нет, — сказал Энакин. — Но послушай. Храм, что был здесь — такой, из камня… Как его разрушили?