На кладбище Невинных

Похищение и предумышленное насилие, волшебство и магия, лишение свободы девиц в силу lettres de cachet, — ордонанс орлеанский и ордонанс блуасский, изнасилование, убийство, преступление против природы, ордонанс Карла IX, 1566 года, ордонанс Людовика XIV, 1679 года, святотатство с профанацией священных вещей по эдикту Карла IX, 1561 года и эдикт Людовика XV, 1723 года! Три наинадёжнейших свидетеля. Это тянуло на семь смертных приговоров.

Аббат никакого ликования не испытывал. Остатка его душевных и телесных сил хватило лишь на то, чтобы добраться до дома, два раза чуть не свалившись от слабости с Нуара. На пороге дома его встретили, выскочив навстречу, испуганный Нотамбуло с взъерошенной шерстью и вздыбленным хвостом, и бледный от ужаса Франческо Галициано. За двадцать пять лет на службе у господина, которого он знал с пятилетнего возраста, тот впервые не пришёл ночевать. Дворецкий извёлся от беспокойства — не случилось ли чего с отцом Жоэлем? Не подвергся ли он нападению лихих людей? Не совратила ли его с путей истинных женщина? Жив ли он, Господи? Всю ночь Галициано не смыкал глаз, Полуночник тоже метался по гостиной и ничего не ел, крутился волчком по постели, где не находил хозяина и душераздирающе мяукал, чем только усугублял горестные опасения Франческо.

Теперь Галициано возликовал, увидя аббата живым и невредимым. Но вскоре вновь заволновался. Господин отказался завтракать, не мог смотреть на еду, жаловался на тошноту и дрожь в коленях, на боли за грудиной и сердцебиение. От его плаща шёл едкий запах голубиного помёта. Слуга никогда бы не позволил себе такого вопроса, но лицо аббата, бледное, с тёмными кругами вокруг глаз, поразило его.

— Простите, мессир Джоэлино, но… вас… вас не совратили ли… с путей Господних?

Аббат поднял на Галициано исполненные мукой глаза. Поймал его обеспокоенный и удручённый взгляд. Тяжко вздохнул, но через силу улыбнулся.

— Один из святых отцов как-то сказал о себе, что хоть жены он и не познал, но не может называться девственником. Вот и я, Галициано, сегодня невинность потерял… хоть к женщине не прикоснулся. Невинность души. Но, Боже мой, какая боль. — Слуга внимательно взглянул на господина, и, как показалось Жоэлю, что-то понял. Во всяком случае, через четверть часа отец Жоэль уже отмокал от ночного кошмара в горячей ванне и парах кипарисового масла, его мыли как ребёнка, потом он оказался в постели, где ему, полусонному, расчесали волосы, натянули ночной колпак и укрыли, подоткнув со всех сторон тёплым одеялом. Ликующе мурлыкая и усыпляя хозяина, рядом пристроился Полуночник. В камине весело трещали дрова, часы отбили, кажется, десять утра.

Аббат наконец провалился в бездонный колодец пустого сна — без сновидений и кошмаров.

Глава 7 «… рядом с ним полгода находился настоящий гений зла…»

… Проснулся он, разбуженный вознёй в гостиной. Вечерело. Аббат разобрал, что Галициано препирается с кем-то и полон решимости не пропустить в спальню господина нежелательных визитёров. Жоэль поморщился, заметив, что отлежал себе руку, и, потянувшись, стал прислушиваться. Резко поднялся, разобрав голоса Бенуа де Шавана и Анри де Кастаньяка. Торопливо натянул на пижаму халат и остановился на пороге.

Бенуа сидел в кресле и выговаривал Франческо, что тот просто обязан разбудить аббата, — слишком важные новости они принесли. Галициано возражал. Нет ничего важнее сна его господина. Анри недоумевал: чего это отцу Жоэлю вздумалось спать среди бела дня, ради всего святого? Ведь всенощной не было… Аргумент дворецкого был убийственен. Его господин для него — первый после Господа Бога! Если ему желательно было поменять день и ночь местами — такова его воля.

Сен-Северен вошёл в гостиную, Анри и Бенуа кинулись к нему.

— Господи, Жоэль, если бы вы знали, что произошло! Общество в шоке! Погибла Мадлен де Жувеналь! Полиция задержала Камиля д'Авранжа, Бриана де Шомона, Шарля де Руайана, Реми де Шатегонтье, и, вы только подумайте, Тибальдо ди Гримальди и герцога Габриэля де Конти! Полицейские утверждают, что все они причастны к этому делу! Говорят, что располагают всеми необходимыми уликами и свидетелями для обвинения. Маркиза просто упала в обморок, графиня де Верней почему-то всё беспокоилась о вас, а все остальные полчаса просто слово вымолвить не могли.

Анри де Кастаньяк поспешил успокоить священника.

— Это, конечно же, недоразумение, но откуда-то просочился странный слух, что на преступников вывели именно вы, и что вы же — один из главных свидетелей обвинения, и наговорят же…

Аббат поднял глаза на гостей и тут заметил потрясённый взгляд Галициано.

— Так… стало быть… вы… вы ночью… выследили Сатану?

Сен-Северен сморщил нос и развёл руками.

— Имел глупость и несчастье, Франческо.

Его гости изумлённо переглянулись.

— Так это не вздорные слухи? Господи! Как же это? Ну, рассказывайте же!

Но отцу Жоэлю меньше всего хотелось вспоминать ужасы минувшей ночи. Он наконец-то проголодался и, заявив гостям, что они ещё устанут слушать эти рассказы, предложил им совместную трапезу. От застолья оба в один голос отказались, но преследовали аббата просьбами поведать о случившемся до тех пор, пока не доняли его. Он коротко рассказал о ночных событиях, стараясь не столько изложить свои мысли, сколько просто пересказать слова Риго Леру. Единственный, на кого рассказ аббата не произвёл ни малейшего впечатления, был Полуночник, мирно спавший в кресле. Галициано, при мысли, что довелось вынести его любимому господину, едва не лишился чувств, Бенуа, поняв, какой опасности подвергались его сестра и Стефани, побелел до синевы. Анри де Кастаньяк выслушал страшное повествование с судорожной, застывшей на губах улыбкой, перекосившей лицо. Жоэль понимал, что он представлял на месте несчастной Мадлен Люсиль де Валье, и всё, что смог — усилием воли унять дрожь в коленях, но не справился с трясущимися руками. Он был до трепета ошарашен, при этом его изумление выразилось весьма лаконично.

— Тибальдо ди Гримальди?

Аббат помнил потрясение, которое испытал сам на чердаке чёртового дома, поняв, что на самом деле подразумевал утончённый ценитель искусства, просвещённый патриций и тонкий мистик под «влечением к потустороннему» и что называл «сакральным союзом со смертью». «Его мистика — холодна и отстранённа, это не жар страсти, но единение с покоем…»

Жоэль понимал и ужас Анри, осмыслившего, как он стоял перед убийцей и просил ключ от дома его жертвы.

* * *

… Не он один ощущал это. Старуха Анриетт де Верней была потрясена не меньше, хоть и скрывала произведённое на неё этой новостью впечатление под язвительными насмешками — и над собой, и над аббатом.

— Я, признаюсь, ничуть не удивлена похождениями моего дорогого племянничка и его дружка-фенхеля. Д'Авранж никогда не внушал мне доверия, толстый обжора де Конти — тоже, а одного взгляда на кривое рыло Шатегонтье хватало, чтобы понять, что несть гадости, на которую этот пакостник не был бы способен. Это труха, прах и пепел. Но Тибальдо!..

Жоэль её понимал — потому что и сам был ошеломлён. Но не столько тем, что сотворил Тибальдо в келье дома де Конти, сколько бездной души просвещённого патриция. Отец Жоэль сразу, озарением — ещё там, на крыше — понял, кто именно был организатором этих сатанинских кутежей. Ремигий… Как же! Ведь и сам он, Жоэль, чувствовал, что в его догадках что-то не складывалось. Естественно. Личность Шатегонтье была слишком ничтожна, размах был куда шире.

Это был Тибальдо.

При этом Жоэль понял, что именно потрясло его самого — потрясло уже не ужасом, но непостижимым изумлением, близким к восторгу. Да! Едва аббат сумел чуть опомниться, он поймал себя на кощунственном чувстве изумлённого восхищения. Жоэль снова вспомнил, что опекун проделал с Люсиль де Валье, и как скорбно негодяй оплакивал свою несчастную воспитанницу. Боже мой… Он ведь… Господи, ведь он побледнел, услышав новость от полицейского! Кровь отлила от его породистого лица! Это было за гранью актёрства, это был гений артистизма!