На костылях любви

Народу было совсем немного, и Гена еще из-за двери в зал тщательно осмотрел считаных посетителей за столиками и за стойкой бара. Он протянул барменше купюру и попросил сто пятьдесят граммов коньяку.

– В спецодежде не обслуживаем, – услышал он и вспомнил, во что одет.

«Тьфу, глупость!» – подумал Гена, противно-искательно, как часто делают при общении с нашей сферой обслуживания, улыбнулся и тихо добавил:

– Сдачу оставьте себе.

– Какая сдача! – громко сказала «сфера обслуживания». – Засунь ее себе знаешь куда?

Очень громко она это сказала, и некоторые посетители обернулись.

Гена схватил с тарелочки деньги и быстро пошел к выходу. Вспотевшей спиной он чувствовал все презрение барменши Клавы, которая его даже не узнала. А ведь он в свое время оставил здесь уйму средств, и лично ей на чай – тоже. Валя, между прочим, в прошлом году в день рождения Гены купил ящик шампанского ей и остальным работницам кафе. Они тогда начали праздновать еще утром, а вечером, проводив гостей, оказались в этом кафе, Они тогда здорово догуляли здесь вдвоем, а потом принялись всех угощать. У Гены денег уже не было, но были у Вали – и с понтом заказали ящик шампанского.

«О господи! – Пот на спине Гены стал холодным и липким. – Ведь Валя тоже сюда заходит! И слишком хорошо знает „друга“, так что легко может предугадать его появление здесь. – Боже мой!» – опять обратился Гена не по адресу к тому, к кому взывать сейчас уж ему-то бы не следовало. Хоть какие-то остатки стыда в нем должны были сохраниться!

Но нет! Он порядочно давно и без сожаления расстался со стыдом, а в тот момент тем более не вспоминал о нем. Им владело одно только чувство – самосохранения. И оно трусливо вопило: «Спаси, Господи! Я ведь здесь на волосок от гибели!»

Это нестерпимо заячье чувство вновь всколыхнулось в Гене и затопило мутной волной. Опять все в нем заметалось и забилось, опять он побежал, едва выйдя из дверей кафе. Он бежал уже вне всякой логики, туда, куда несли ноги, бессмысленно петлял по переулкам, потом бежал по улице и снова – в переулок, перебегал следующую улицу на красный свет, едва не попадая под машину, возвращался назад и снова бежал – в какой-то двор, в какой-то тупик, где его охватывал новый ужас от того, что это – тупик, потом назад – и снова по улице, по проходным дворам, в переулки, когда силы были на исходе, сердце уже стучало в горле, выпученные глаза лезли из орбит, а прохожие оборачивались, скорее всего думая: наверное, этот человек что-то украл и спасается бегством.

Гена заметил взгляды и отчаянным усилием воли заставил себя перейти на шаг. Задыхаясь, прошел несколько метров и вдруг увидел справа вывеску – «Кафе-мороженое». Гена осознал, что прибежал туда же, откуда стартовал пятнадцать минут назад. Он завыл от унижения и бессилия. Ужас на время отступил, уступив место злости на самого себя – за истеричный страх и бестолковый бег.

Он почувствовал всю нелепость своего маскарада, зашел во двор и брезгливо сбросил с себя халат и берет, затем зашел в ближайший открытый подъезд и поднялся в лифте на последний этаж, чтобы чуть успокоиться и отдышаться. Там минут десять постоял, чутко вслушиваясь в работу лифта и неясные голоса внизу, потом спустился, зло и быстро обошел дом, вошел в кафе и потребовал у барменши коньяка. Не успела та открыть рот, как Гена решительно заявил:

– Я уже не в спецодежде и не на работе! Быстро налей сто пятьдесят коньяка!

Барменша машинально достала бутылку, стаканчик с делениями и стала лить, глядя больше на Гену, чем на деления. В ее глазах появилось узнавание. Требуемая доза была налита. Гена схватил стакан и стал пить, знаком показывая, чтобы Клава дала еще соку, чтобы запить. Клава достала пакет с яблочным соком и участливо спросила:

– Геннадий Сергеевич, это вы, что ли?

– А то кто же! – солидно ответил он, переводя дух и оглядываясь на зал.

– А что в халате заходили? – игриво продолжала допытываться Клава. – Или, может, на работу в наш овощной устроились?

– Нет, – непонятно пошутил Гена, – это я для конспирации.

Коньяк начинал действовать, напряжение немного спало.

– Нет, серьезно, – добавил он. – Так нужно было. Только ты никому не говори, ладно?

– Ладно, – согласилась Клава. – Странный вы какой-то сегодня… Случилось что?..

– Да ничего особенного, – отмахнулся Гена, – пройдет…

За этим его «пройдет» угадывались очертания такой таинственной и страшной драмы, что сердобольная Клава обязана была догадаться о ней и немедленно пожалеть Гену, ведь некому было его сейчас пожалеть. В глазах Клавы мелькнуло сочувствие, она ласково погладила страдальца по руке. Гена и тут был верен себе.

«А что, если к ней попроситься? – подумал он. – Даже пожить у нее какое-то время, рассказать все…»

Но тут Клава, потенциальная жертва очередного Гениного мужского безобразия, сказала:

– А сегодня днем вас тут спрашивали. Друг ваш, помните, в прошлом году, с которым вы у нас гуляли?

– Давно? – спросил Гена вдруг пересохшим ртом.

– Да порядком, – ответила Клава, – часа полтора тому назад.

– Спасибо, – заторопился он, – я пойду… Дела…

– Заходите почаще, – кокетливо предложила барменша в слабой надежде на устройство личной жизни.

– Обязательно, – ответил Гена, улыбнувшись через силу, а про себя добавил: «Если буду жив».

Он вышел на улицу. Голова работала четко, ноги слушались. Гена решил, что выйдет на параллельную улицу и пойдет в сторону от центра, затем позвонит из автомата Любе – своей старой знакомой, которая никогда не отказывала ему в мелких просьбах, одолжит немного денег, встретится с ней в условленном месте и попросит вывезти на машине за город или до ближайшего места, где можно сесть в поезд и на первое время куда-нибудь уехать. Паспорт, по счастью, с собой, и можно попытаться засесть, затаиться в гостинице любого населенного пункта. «На пару дней, а там посмотрим», – строил Гена свой незатейливый план. Может, в голову придет и что-то поумнее.

План в целом был неплох, лишь бы Люба оказалась дома.

Она была дома. Гена стоял в телефонной будке и, путаясь, запинаясь и бесконечно повторяясь, пытался объяснить Любе суть дела. Он дал себе всего две минуты на разговор, так как боялся, что его кто-нибудь увидит.

– Люба, ты мне очень нужна, – почему-то шепотом говорил Гена, а сам вертелся во все стороны, оглядывая улицу. Люба пыталась что-то сказать, но Гена не давал. – Я попал в беду, потом все объясню. Мне нужны деньги, хотя бы тысяч десять, и твоя машина. Можешь отвезти меня, куда я скажу?

– Что случилось? Что?

– Потом, потом, – торопился он. – Сейчас нужно то, что я сказал, как можно быстрее!.. – В голосе Гены все отчетливее звучала истерическая настойчивость. – Да, да, сейчас, немедленно, я серьезно говорю, я подохнуть могу от этого всего! Прошу тебя, мне очень надо! Люба, миленькая, напрягись, это самое важное, что у меня было в жизни!

Он почти кричал. Голос его звенел в трубке, молил, выл и плакал.

Панической, полубезумной мольбе было почти невозможно отказать; Люба не отказала.