На краю одиночества
Шрифт:
И Анна верит.
И та, другая женщина, тоже.
– Разве я о многом прошу?
– Нет.
– Разве я не помогла тебе, когда ты попросила о помощи?
– Да.
– Разве… я не помогаю тебе вновь?
– Помогаешь, но… но это так… я не хочу знать! Не пойми меня превратно, но я не хочу в этом участвовать.
– Ты и не участвуешь. Ты просто встретила бедную заблудившуюся девочку, которой стало дурно, – голос уговаривал, он звенел натянутой струной, и Анна поняла, что женщина, казавшаяся такой спокойной, притворяется. – О тебе и не вспомнят. А завтра ты уедешь. Далеко-далеко… уедешь и предоставишь нам
– Д-да…
Ей не позволят уехать.
Это Анна осознала весьма четко. И удивилась, как сама женщина не понимает вещей столь очевидных.
Ее руки коснулись чужие пальцы.
Она боялась.
И волновалась.
Потела. И запах пота перебивал тонкий аромат туалетной воды. Пот пропитал и перчатки, и Анна мысленно поморщилась, когда следы его остались на ее коже.
– Вот, возьми. Теперь она сделает все, что ты скажешь. Видишь, как я ей доверяю? Отведи ее к экипажу и возвращайся… постарайся все же не слишком мелькать. Все должно выглядеть естественно.
Анна слышала судорожный перестук чужого сердца.
– Может…
– Ты ведь знаешь, – этот вздох коснулся уха. – У меня нет другого выхода. И у тебя тоже, если, конечно, ты не желаешь остаток жизни провести в какой-нибудь деревне. На большее у твоего супруга денег не останется…
Значит, дело в деньгах?
И в доме, который Анна отказалась продать?
– Мужчины так неосмотрительны… самоуверены… и лживы, – лица Анны коснулись чьи-то пальцы. И странно, что ей, Анне, не позволено видеть, что стоит она, глядя на сизую стену, изучая узор трещин. – И трусливы. Если ты отступишь, что ж… твое право… я выведу ее сама, и мы уедем. Просто уедем, позволив твоему мужу спустить в бездну остатки состояния. Быть может, ему повезет, хотя сомневаюсь… Белов не просто знаком с Его Высочеством, им случилось служить вместе. И школу не позволят закрыть. А стало быть планы твоего мужа рискуют остаться лишь планами… и что тогда? Как скоро его компаньоны станут требовать возврата вложенных средств? И как он поступит?
Всхлип.
И дрожь в руке, стиснувшей запястье Анны.
– Я скажу, как… также, как поступил твой отец, дорогая. Он пустит пулю в лоб и будет счастлив при этом, что избавляется от всех проблем разом. Как же, честь… мужчины так пекутся о чести, что забывают о женщинах. Тебе же останутся его долги и обязательства. Ты будешь смотреть, как ваше имущество продают с аукциона, ты будешь говорить дочери, что она может забыть о своих планах на жизнь. Ты будешь подбирать ей жениха, из тех, кто согласен взять бесприданницу, и надеяться, что она уживется с мужем.
– Хватит! Хватит… пожалуйста… я все сделаю, но… но если вдруг… я скажу, что… не понимала… не знала… я ведь и вправду ничего не знаю!
– Именно, – легко согласилась та, которая стояла за спиной Анны, поправляя ее волосы. – Ты ничего не знаешь, а потому винить тебя не в чем. Разве только в любви к своей семье. Но все женщины в том виновны. А теперь идите. И постарайся вернуться побыстрее…
– Мне ее просто… оставить?
– Да.
– А она…
– Нет. Здесь ей кровь не поможет, тем более столь слабая. Господи, до чего все неудачно получилось…
Анну развернули.
И подтолкнули к двери. А супруга градоправителя, подхватив Анну под руку, прошипела:
– Не вздумай скандалить. И улыбайся… постарайся
выглядеть искренней. Вот немного еще более искренней… ты ведь счастлива побывать на балу? Скажи?– Да, – голос тоже чужой, тоньше, звонче. А в зеркале, мимо которого Анна проходит, отражается высокая худощавая девушка. Она не слишком красива, и кажется, знает об этом, и потому смотрит хмуро.
Ей не к лицу светлое платье.
И прическа.
И вовсе кажется, девушку наряжали так, чтобы подчеркнуть ее недостатки.
– Ах, дорогая… позволь представить тебе мою дальнюю… конечно, порой приходится оказывать услуги… хорошая девочка, но, к сожалению, с характером… это несколько затрудняет… а сейчас, представляешь, вовсе раскапризничалась… мигрень. В таком возрасте и мигрень! Придется… да, да, понимаю… улыбнись, милая… мы всенепременно заглянем…
Улыбки.
Кивки и легкие поклоны. Великосветский танец, в котором Анну заставляют принимать участие, и она вновь же кланяется.
Улыбается.
Старается соответствовать чужому лицу. И отчаянно пытается дозваться до тьмы…
Но та не слышит. Почему не слышит? Почему не видит Анну?
…поклон. И щебет…
– Мамочка…
– Позже, дорогая… найди отца, скажи ему… впрочем, просто найди… и будь добра, не пей больше.
К страху, который окутывает женщину, добавляется толика раздражения. Почему-то Анна очень явно видит эти чужие чувства.
И раздражение некрасивое.
…вновь пьет… сколько? Третий бокал и только из тех, что она видела. Много… Светлана не выглядит пьяной, несколько более веселой, чем следует, но… еще немного и слухи пойдут. Уже ходят. Прислуга, чтоб ее… только и дай повод поговорить. А Светочке следует быть осторожной.
И замуж.
Обязательно замуж. Чем скорее, тем лучше. Приданое растрачено, но никто пока не знает. И драгоценности есть, те, родовые, которые удалось выкупить после ее, Анастасии, замужества. Пусть они заложены, но…
Беспокойство становится обыкновенным, привычным.
И Таржицкая ускоряет шаг. Она спешит избавиться от Анны, потому как, находясь рядом с ней, участвует в чужой затее. Потом, позже, она уговорит себя забыть об этом участии. Убедит, что не причинила зла, она ведь не убивала…
…а ее убьют, просто чтобы разрубить нить, связывающую блистательную княжну Холмогорову-Ильичевскую и мещанку Анну…
– Прошу прощения, – этот мужчина появляется вдруг из тени. Анна точно знает, что его здесь не было, не могло быть, но вот он стоит, загораживая дорогу, и смотрит. Так… с удивлением некоторым.
С печалью.
О ком он печалится?
– Я так и не сказал вам, что впечатлен. Мне случалось посещать многие вечера, но ваш воистину особенный…
…ей приятно.
Похвала задевает струны души, и радость почти не отравлена страхом.
А мужчина все еще смотрит на Анну. И камень на ее груди, та стекляшка с запечатанной кровью, которую то ли не увидели, то ли не сочли важной, медленно нагревается под его взглядом.
– Ах, Ваше Высочество…
…лепечет что-то, она сияет от счастья и от восторга, который кажется самой Анне искусственным, и мужчина знает об этом.
Не может не знать.
Он целует руку Таржицкой. И касается губами ладони Анны. От этого прикосновения тело вдруг немеет, становится непослушным, а после… после Анна понимаешь, что почти свободна.