На прибрежье Гитчи-Гюми

– Мотор! Начали! – крикнула Бетани. – Да это все как сон! Через всю страну, в Голливуд! Пока будем взбираться на вершину, придется туго, но и в этом есть своя прелесть, да, Пирс? А потом у нас будет дом в Брентвуде, меня пригласят сниматься для «Плейбоя», я буду покупать шмотки на Родео-драйв и ходить на премьеры со своим звездным мужем, который будет получать по десять миллионов за картину. Мод, по-моему, у него типаж для боевиков, а?

– Какие убогие у тебя мечты, – сказала я. – Мечты идиотки.

– А у тебя, Мод, что, мечты особенные? – спросил Пирс.

Я посмотрела на него с презрением, граничащим с ненавистью. Вот предатель! Впрочем, он прав. Мечты и у меня довольно убогие. Впрочем, какие именно, вспомнить я уже не могла.

– Господи, как же мне тошно, – сказала я. – Дело в том, Бетани, что ты, по-моему, не можешь представить себе второй части картинки, периода упадка. Дорогущая одежда, которая через полгода выходит из моды; огромный безвкусный и бестолковый дом с нищими слугами-мексиканцами, ненавидящими хозяев; провал фильма с бюджетом в полтораста миллионов; глупые, избалованные и несчастные дети; муж-звезда, которому под сорок и которого никто не снимает, трахающий всех блондинок подряд; ты в погоне за новыми мужиками, ловящимися только на двадцатилетних; и в довершение всего – Калифорния уходит на дно океана.

– Давай я угощу тебя спиртом, – сказал Билл. – Я, кажется, забыл его тебе предложить.

Он встал с кресла. Настроение у всех у нас внезапно упало почти до нуля, хотя, возможно, это у кондиционеров в здании случился нервный срыв. Бетани присела на краешек кресла.

– Значит, ты думаешь, у меня мечты убогие? – спросила она и уронила голову на руки. – Тогда скажи, пожалуйста, какие мечты лучше? Я хочу просто иметь то, о чем мечтают другие.

– Значит, на самом деле ты этого не хочешь, а хочешь просто, чтобы все остальные тебе завидовали, – сказала я.

– Думаешь, так, да?

– Не помню, говорил я Бетани, что она может поехать с нами, или нет, – сказал Пирс.

– Как ты сможешь получать удовольствие от чего-то, на что тебе, в сущности, наплевать? – продолжала я. – Будешь сидеть и ждать, когда тебе доставит его чужая зависть? Не могут же люди каждую секунду тебе завидовать.

– Я купил «Корвет» не для того, чтобы мне завидовали, – сказал Билл. – Я его купил, потому что он красивый. Как произведение искусства.

Он раздал всем бумажные стаканчики с какой-то жидкостью.

– Ну, конечно! – язвительно хмыкнула я. – Бетани, будь добра, дай мне два листа бумаги и ручку. – Она достала из ящика стола блокнот, на котором был нарисован больной зуб, и ручку в форме зубной щетки. Я хлебнула из стаканчика и чуть не подавилась. – Да, крепковато, – сказала я. – Впрочем, подозреваю, что закись азота притупила ощущения.

– В нем девяносто градусов! – сказал Билл. – А что «ну, конечно»?

– Чего? – не поняла я.

– Ты сказала: «Ну, конечно!» – Он пошевелил усиками.

– О-о-о! – воскликнула я, пораженная его неистребимым насекомообразием. – Ты купил «Корвет», чтобы все тебе завидовали. – Билл опять поплыл, поэтому ответить мне не смог. Он присел на кресло рядом с Бетани, а я забралась ему на колени и потерлась о его щеку. – Конечно, дорогой, с «Корветом» ты гораздо сексуальнее, – сказала я. – Вот, подпиши эти два листа, вон там, внизу, где я крестиком пометила.

– Я купил «Корвет» не для того, чтобы мне все завидовали, – сказал Билл заплетающимся голосом и нацарапал свою подпись.

– Именно для этого! – настаивала я. – Ты все равно быстрее пятидесяти пяти миль в час не ездишь!

– Хорошо, а вот такая гипотетическая ситуация, – сказал Билл. – Допустим, я купил красивую и очень дорогую картину. Зачем я это сделал?

– Чтобы тебе все завидовали. Чтобы показать, что у тебя куча денег.

– А может, потому, что она чудесное произведение искусства и глубоко меня тронула?

– Это не повод ее покупать. Не будешь же ты целыми днями сидеть и на нее смотреть. Поначалу, может, и посмотришь. Но пройдет неделя, впечатление от нее будет уже не то, и тогда ты станешь приглашать к себе друзей, надеясь, что получишь удовольствие от того, как ею восхищаются они. Потом ты начнешь беспокоиться, удачно ли вложил деньги, растет ли твое приобретение в цене или падает, и окажется, что настоящей причиной покупки было именно это. Прости, может, я не очень понятно объясняю…

– Я вроде въехал, – загоготал Пирс, решив, видно, что я шучу.

– Мне скучно, – сказал Леопольд. – Скоро поедем? – Он подобрал зубочистку и прочесывал ею ковер.

– А что, если я куплю большой дом? – предложил Билл. – Для нас с тобой.

– Ты же не можешь находиться в нескольких комнатах одновременно. Люди покупают большие дома только для того, чтобы произвести впечатление на окружающих! Жалко, Теодора с нами нет. Он бы сумел тебе объяснить.

– Но это же так чудесно – жить в красивом доме, покупать красивые вещи, – озадаченно сказала Бетани.

– Все это внешнее, а настоящее счастье – оно внутри, – объяснила я. – Ты обязательно встретишь кого-нибудь, у кого дом еще больше, и все твои красивые вещи тебе опостылят. Впрочем, и в твоих словах есть доля разумного.

– Тогда что плохого в том, что я мечтаю жить в Брентвуде с твоим братом-кинозвездой?

– Не буду с тобой спорить, – сказала я. – Мечтай, если хочешь, но с нами в Калифорнию ты не поедешь, и точка.

– Пирс! – жалобно воскликнула Бетани.

Мы обе обернулись к Пирсу.

– Вы, девочки, сами разбирайтесь, – сказал он и допил спирт из стаканчика. – Мне все равно.

– Видишь, Бетани? С этим ты ничего не поделаешь – ему все равно. Он совершенно равнодушен ко всему, кроме как поесть и покайфовать. Вот поэтому-то он и станет знаменитым. До глубины души его ничто не забирает.

Я царственно встала с коленей Билла. Он тоже поднялся, направился, пошатываясь, к одному из стеклянных шкафчиков, распахнул дверцы и забрался внутрь. Бетани зарыдала. Увидев, что она плачет из-за такой ерунды, как мой братец, я расхохоталась.