На седьмой день: рассказы
Шрифт:
Днем было жарко, после обеда начиналась гроза, потом колотил град и наконец валил снег. Миша полз по вертикали с символической страховкой и тяжеленным рюкзаком, потому что знал, что на высоте комаров нет, а пауки дохнут. Комары действительно остались внизу, но зато появились медведи.
По ночам, лежа в мокрой палатке в промокших вещах, грязный и голодный, он слушал, как воют волки, сжимал в руке нож и писал политическое завещание.
Я читал этот дневник. Так пишут в последнюю ночь перед казнью люди, приговоренные к расстрелу. Мне и маме он признавался в любви. Данику давались
Но утром вставало солнце, и Миша снова тащил рюкзак на вершину. На восьмой день один из двенадцати бе зумцев что-то сломал. Все остальные жутко обрадовались и отважно вызвались обеспечить эвакуацию. Миша сказал, что он понесет раненого на руках. Вечером он позвонил нам в Майами и сказал:
– Мама, с днем рождения!
– Миша, – радостно закричала жена, – ты где?
– В Ривертоне, Вайоминг, – сказал Миша. – С меня хватит.
– Ты возвращаешься? – разочарованно протянула жена.
– Мама, я жив, – сказал он. – Хотя мог и не быть.
И я считаю, что он поступил верно. Потому что это чрезвычайно важно: отдать себе отчет в том, что поступаешь неправильно и найти в себе силы повернуть назад, чтобы не наделать глупостей и не наломать дров из-за упрямства, граничащего с безумием. Особенно, когда есть возможность встретить свой первый сознательный юбилей в кругу друзей и близких.
В твой день родились также Илья Репин – знаменитый художник-передвижник, французский писатель Ги де Мопассан, Нил Армстронг, американский астронавт, первым ступивший на Луну и баскетболист Патрик Юинг. Откровенно говоря, мне все равно, попадешь ты – как они – в какую-нибудь энциклопедию или нет. Потому что я уверен в одном: ты будешь хорошим человеком. Потому что ты уже хороший.
Мама уже давно не любит твою будущую жену, приписывая ей множественные недостатки. Я работаю над этим. Потому что если мама не найдет общего языка с этой неизвестной нам пока девушкой, то ты, даже живя рядом, будешь дальше от нас чем этот дурацкий Вайоминг. И тогда жизнь утратит всякий смысл, особенно если мама заранее поссорится также с будущей женой Даника. На всякий случай сообщаю тебе мамины требования. Их немного.
1. Жить в нашем большом и красивом доме или, на худой конец, в соседнем.
2. Твои дети должны постоянно находиться у нас, за исключением Дня благодарения, 4 июля и дня рождения Казимира Пуласки, когда они должны находиться у нас вместе с вами.
3. Твоя жена должна соглашаться с мамой во всем, что касается вкуса, моды, кино, телевидения, инвестиций и прочих мелких деталей, из которых состоит жизнь. Если твоя жена не будет соглашаться, то она должна делать вид, что соглашается, причем так, чтобы мама в это поверила.
4. Твоя жена должна любить тебя, твою маму, рафтинг, водные лыжи, прыжки с парашютом, прогулки по замерзшим водопадам в сорокаградусный мороз, виндсерфинг, плавание с аквалангом, сафари, скалолазание, велосипедные гонки, рисование и хоровое грузинское песнопение.
Если вдуматься, мамины требования логичны. Во всяком случае, ей так кажется. А вообще мы будем рады, если ты будешь просто счастлив. Следующие
двадцать пять лет будут самыми интересными и трудными. Мы не сомневаемся, что ты преодолеешь их достойно и многого добьешься. Но вне зависимости от того, случится так или нет, мы будем рядом всегда. Как двадцать пять лет назад. И как сегодня.ДОЖДЬ В БАРСЕЛОНЕ
Родившемуся в Оак Парке
В тот вечер он решил лечь спать пораньше, но заснуть так и не смог. Когда-то ливень, барабанивший по карнизу, был для него лучшим снотворным. Сейчас он мешал. Не вставая с кровати, он позвонил портье. Оказалось, что уже без пятнадцати одиннадцать, кухня закрыта, но напротив отеля есть ресторанчик.
– Окна вашей комнаты выходят прямо на него, – сказал портье. – Там вполне достойное меню.
Он подошел к окну. Очертания дома напротив едва обозначились в серо-коричневой тьме. Струи дождя ударялись в жестяной карниз с такой силой, что над ним постоянно стоял ореол из стеклянных брызг.
Ресторан назывался, кажется, «El Rebujito de Moncho’s». Это был обыкновенный портовый кабачок, каких полным-полно в Барселонетте. В витрине, в россыпи ракушек, между якорем, морским буем и небольшим валуном, на брошенной рыболовной сети в неправдободобно огромных тарелках лежали образцы блюд. Прошла, наверное, минута с момента, когда затих колокольчик на дверях, но никто не появлялся. Внутри было тепло.
Наконец к нему вышел пожилой официант.
– Добрый вечер, вы открыты? – спросил он.
– Сеньор один?
– Один.
– Заходите.
– А если бы я был не один?
– Простите?
– Ничего...
– Я не очень хорошо говорю по-английски, сеньор. Вас будет обслуживать Хосе.
– Никаких проблем. Кстати, ваш английский, быть может, всего лишь чуть хуже моего.
– Сеньор разве не американец?
– Американец. С плохим английским.
– Ну, если вас устраивает, я с удовольствием обслужу вас сам. Меня зовут Эмилио. У нас здесь два маленьких зала. В одном сидит компания из четырех человек. Другой пуст.
– Не хочу быть один.
Было сумрачно и тепло. На столиках, покрытых белыми скатертями в крупную красную клетку, стояли корзинки с приправами. Голые стены. Огарок свечи. «Какая разница?» – подумал он.
В противоположном углу зала в полнейшем молчании ужинали две пары. Ему показалось, что они затихли, едва он вошел. Эмилио принес меню.
– Я забыл в гостинице очки, так что принесите мне просто сыр, бутылку домашнего вина и чуть попозже – кофе, – попросил он.
– Какой сыр? – спросил официант.
– Мончего, – сказал он. – Постарше.
Эмилио вернулся через пять минут и поставил на стол бутылку.
– Это – от сеньоров, которые сидят вон за тем столиком.
Он обернулся: мужчины – один совершенно седой, другой лысый – смотрели на него, женщины не оборачивались. Он приветственно помахал незнакомцам рукой.
– Они пьют вино? – спросил он.
– Дамы – вино, сеньоры не пьют.
– Тогда – вино для дам.
– И еще они просили передать вот это, – Эмилио положил на стол сложенную вчетверо записку.