На шхерахъ

Имя возможность предаваться высшимъ духовнымъ наслажденіямъ, чувствуя себя незауряднымъ человкомъ, онъ никогда не ощущалъ потребности отдаваться низменнымъ влеченіямъ; онъ не имлъ желанія стать добычей паразита, никогда не стремился создавать себ конкурентовъ. Его сильное я возставало противъ мысли служить женщин средствомъ для продленія ея потомства, играть роль, которая выпадала на долю почти всхъ мужчинъ его возраста.

Теперь онъ стоялъ передъ дилеммой: уподобить женщину себ, разъ онъ уподобился женщин. Притворяться передъ ней и показывать вншне то, чего онъ не чувствовалъ, онъ не могъ, но онъ имлъ способность прекрасно приспособляться къ сред, онъ могъ заставить себя думать и страдать, какъ другіе. Другихъ вдь онъ могъ наблюдать только въ тхъ стадіяхъ, которыя имъ уже были пройдены, — поэтому ему надо было только черпать все необходимое изъ собственныхъ воспоминаній, задерживая свой ходъ и свое стремленіе впередъ.

Онъ всегда любилъ женское общество. Онъ въ немъ находилъ отдыхъ и развлеченіе, подобно тому, какъ старые люди въ общеніи съ дтьми молодютъ и возрождаются, если это только не продолжается слишкомъ долго и не переходитъ въ утомленіе.

Онъ чувствовалъ, что въ немъ крпнетъ ршеніе обладать этой женщиной. Однако, несмотря на то, что онъ былъ естествоиспытателемъ и не забывалъ, что человкъ принадлежитъ къ млекопитающимъ, для него все-таки было совершенно ясно, что человческая любовь развивается, какъ и все другое, и, заключая въ себ вс высшіе элементы духовной жизни, не теряетъ чувственной основы. Онъ хорошо зналъ, сколько нездороваго обоготворенія внесло христіанство въ любовь въ своей борьб противъ чисто животнаго элемента, отъ котораго истинная любовь должна быть освобождена. Боргъ не врилъ въ ложную стыдливость, прикрывающую то, что хотятъ скрыть, точно также онъ не признавалъ брачную постель единственной основой супружеской жизни. Онъ стремился къ полному сліянію тла и души, и въ этомъ сліяніи онъ, какъ сильная кислота, хотлъ нейтрализовать пассивное основаніе, чтобы результатомъ соединенія явилось не индифферентное тло, а, напротивъ, — съ избыткомъ свободной кислоты, которая придавала бы соединенію особый характеръ и всегда была готова нейтрализовать всякую попытку освободиться.

Правда, человческая любовь — не химическое соединеніе, а духовное органическое сліяніе, которое, быть можетъ, похоже на первое, но не тождественно съ нимъ. И онъ не ожидалъ какого-нибудь усиленія своего я или прироста своихъ силъ, а только стремился повысить пульсъ жизни; онъ не искалъ поддержки въ другихъ, но хотлъ самъ быть опорой, чтобы испытать, насладиться ощущеніемъ своей силы, чтобы имть возможность расточать пригоршнями дары своей души, не бдня и не выдыхаясь.

Думая такимъ образомъ, онъ снова выглянулъ въ окно и сразу увидлъ тхъ, кого онъ искалъ. Молодая двушка стояла передъ крыльцомъ у своего дома и принимала благодарность отъ женщинъ и мужчинъ, гладила дтей по головамъ и, казалось, была совсмъ во власти чувствъ, вызванныхъ проявленіемъ сильной, открытой симпатіи.

— Какое странное участіе къ преступникамъ, — подумалъ инспекторъ. — Какая любовь къ этимъ нищимъ духомъ. Какъ хорошо понимаютъ он это взаимное тяготніе, которое выдаютъ за чувство, чтобы имть возможность хвастаться имъ. Он считаютъ его чмъ-то боле высокимъ, чмъ ясная чистая мысль.

Вся эта сцена казалась ему такимъ сложнымъ клубкомъ безсмыслицы, котораго, казалось, не распутать. Она обнаруживала тотъ хаосъ, который получался, какъ только эти мозги обнаруживали первыя попытки самостоятельнаго мышленія.

И вотъ она, заставившая его нарушить законъ, стояла здсь и, какъ ангелъ, принимала поклоненіе. Если, дйствительно, съ ея точки зрнія, нарушеніе закона было такимъ прекраснымъ, благороднымъ дяніемъ, то ему по справедливости принадлежала эта благодарность; вдь онъ допустилъ, чтобы законъ уступилъ мсто милости. Да, но вотъ толпа думаетъ иначе и знаетъ, что истиннымъ мотивомъ его поступка было не благожелательное отношеніе къ людямъ, а нжныя чувства къ двушк: либо учтивость, либо надежда овладть ею. Правильно, но вдь мотивомъ къ ея выступленію могло въ данномъ случа быть желаніе завоевать симпатію толпы, стремленіе сдлаться популярной, отвчать на пожатіе множества рукъ. Здсь толпа играла роль публики въ бальномъ зал, прохожихъ на улиц и на рынк. Своимъ прикосновеніемъ, быть можетъ, невиннымъ, можетъ быть, ране разсчитаннымъ, а врне всего — и тмъ, и другимъ вмст, она заставила его поступить дурно, а сама за этотъ же поступокъ принимаетъ ютъ всхъ благодарность.

Но онъ долженъ ею обладать, и потому вс эти разсужденія не должны имть мста. Онъ тотчасъ сообразилъ, что, пользуясь этимъ медіумомъ, онъ будетъ въ состояніи проводить въ массу свои идеи и планы, руководить толпой, навязывать людямъ свои благодянія и, въ конц концовъ, подчинить ихъ себ. Онъ хотлъ, какъ богъ, смяться надъ ихъ глупостью: пусть они думаютъ, что ихъ счастье создано ими самими, а между тмъ они будутъ исполнять лишь его мысли и планы. Они будутъ сть барду отъ его пивоварни, по крпкаго напитка они не увидятъ. Бъ конц концовъ, не все ли ему равно, прокормятъ ли пустынныя шхеры эту полуголодную толпу или нтъ? Почему онъ долженъ имть состраданіе къ своимъ естественнымъ врагамъ, которые тяжкимъ гнетомъ легли на его жизнь, задерживая его ростъ. Вдь у нихъ то самихъ нтъ и слда состраданія; напротивъ того, своихъ благодтелей они преслдовали съ яростью дикихъ зврей, хотя т мстили имъ только новыми благодяніями.

Это будетъ большое наслажденіе: сидть здсь, оставаясь незамченнымъ, слыть дуракомъ и вмст съ тмъ держать судьбу этихъ людей въ своихъ рукахъ. Пусть они себ думаютъ, что онъ ничего не знаетъ, что его руки связаны, и вс нити его порваны. Онъ хотлъ поразить ихъ слпотою, надть на себя личину глупца: пусть ихъ себ воображаютъ, что они господа, а онъ ихъ рабъ.

Его мысли мало-по-малу выростали въ твердое ршеніе. Вдругъ въ дверь постучали. Вошелъ надзиратель и передалъ Боргу приглашеніе отъ дамъ на чашку чая.

Боргъ поблагодарилъ и общалъ прійти.

Онъ поправилъ свой туалетъ, обдумалъ, о чемъ онъ долженъ говорить и о чемъ нтъ, и спустился внизъ.

На крыльц онъ встртилъ фрекенъ Марію, которая съ нсколько преувеличеннымъ порывомъ схватила его руки, сжала ихъ и взволнованно проговорила!

— Спасибо вамъ за то, что вы сдлали для бдной женщины. Это было такъ благородно, такъ великодушно.

— Ну, фрекенъ, какое ужъ тутъ благородство, — отвтилъ инспекторъ тотчасъ. — Съ моей стороны, это былъ нехорошій поступокъ, въ которомъ я раскаиваюсь. Я сдлалъ это только изъ любезности по отношенію къ вамъ.

— Изъ любезности! Вы вотъ изъ любезности на себя клевещете; я бы хотла, чтобы вы были боле искренны, — отвтила двушка.

Въ это время вошла мать.

— Ахъ, вы очень добрый, — сказала она тономъ несокрушимаго убжденія и пригласила Борга войти въ большую комнату, гд былъ поданъ чай.

Не пускаясь въ безплодныя разсужденія, Боргъ вошелъ въ комнату. Ему сразу бросилось въ глаза смшеніе простого убранства рыбачьей избы съ убогой роскошью городской квартиры: пожелтвшія алебастровыя вазы на комод, фотографіи на окн межъ цвтами, въ углу у очага кресло, обитое кретономъ въ цвточкахъ съ мдными гвоздиками, нсколько книгъ на стол около лампы.

Все было убрано совсмъ мило со стремленіемъ къ математическій точности, все симметрично, но все же немного косо и криво, хотя, казалось, могло стоять гораздо пряме. Чайный сервизъ изъ стараго саксонскаго фарфора съ золотыми краями и яркокрасными вензелями кое-гд былъ сломанъ, а крышка чайника была склеена.

Боргъ увидлъ портретъ покойнаго отца семейства; онъ не ршался спросить, кто онъ былъ, но, увидя, что онъ былъ чиновникъ, заключилъ, что он — pauvres honteuses.

Завязался разговоръ сначала о постороннихъ вещахъ, почему-либо останавливавшихъ на себ вниманіе, потомъ заговорили о событіяхъ ныншняго дня и вообще о населеніи здшнихъ шхеръ. Инспекторъ тотчасъ замтилъ, что он очень интересуются жизнью другихъ людей и вопросами о благосостояніи низшихъ классовъ. Видя, что его прямолинейность поражаетъ дамъ, и, не желая задвать ихъ своими убжденіями, онъ замолчалъ. Порой онъ возмущался и хотлъ вставить маленькое замчаніе или разъясненіе, но каждый разъ какъ будто чьи-то мягкія руки закрывали ему ротъ, обвивали его шею, и слова сами замирали на его устахъ. Ихъ взгляды, впрочемъ, были настолько установившіеся, ихъ міросозерцаніе было такъ закончено, вс вопросы до такой степени выяснены, что он только добродушно и снисходительно улыбались, видя, что онъ сомнвается въ провозглашаемыхъ ими истинахъ. Затмъ разговоръ коснулся нравственнаго и духовнаго уровня населенія... Тутъ-то инспекторъ заговорилъ. Онъ съ жаромъ сталъ разсказывать о пьянств, дракахъ, жаловался на недостатокъ просвщенія и и въ конц нарисовалъ нсколько сценъ, положительно напоминавшихъ времена язычества. Онъ разсказывалъ, какъ рыбаки приносятъ жертвы на камняхъ, заряжаютъ ружья свинцомъ изъ церковныхъ оконъ, передалъ ихъ поврье о козлахъ Тора, которымъ они объясняютъ грозу, объ охот Одина весной во время перелета дикихъ гусей; разсказалъ о томъ, что во внутреннихъ шхерахъ рыбаки позволяютъ у себя гнздиться сорокамъ, не осмливаясь тронуть сорочье гнздо изъ страха передъ неизвстными мстителями.

— Да, — сказала совтница (этотъ титулъ былъ проставленъ на ея крышк чемодана, стоявшаго подъ столомъ). — Они не виноваты, — вотъ если бы церковь была поближе, тогда было бы совсмъ другое дло.

Объ этомъ инспекторъ раньше никогда не думалъ, но въ этотъ моментъ онъ понялъ, какого сильнаго союзника можетъ себ пріобрсти. Развивая мысль, пришедшую ему утромъ при вид богослуженія на пароход, онъ съ неподдльнымъ воодушевленіемъ воскликнулъ:

— Можно устроить молитвенный домъ — это совсмъ не дорого. Я могу написать, куда слдуетъ.