На широкий простор

Строго продуманного плана действий у Савки не было. Он только наметил его в общих чертах, а в остальном полагался на счастливый случай. Его работа больше подчинялась вдохновению, чем определенному замыслу. Вот почему, когда в поле его зрения случайно попала хата деда Талаша, он решил заглянуть в нее: а вдруг нападет на след старого бунтовщика? В сущности, Савка ничего не имел против деда Талаша и тех людей, за которыми он взялся следить. Он только рассматривал их теперь как средство для своего обогащения. Он готов был даже посочувствовать им, но что поделаешь, если так сложились обстоятельства?..

Максим, старший сын деда Талаша, хлопотал во дворе. Обрушившаяся на хату деда и его семью беда, казалось, обошла стороной Максима. По крайней мере, на лице Максима не было заметно следов душевных страданий и тревог. Да и не вечно же оставаться лицу неизменным. А у Максима, может быть, имелись основания выглядеть бодро.

Максим немного удивился, увидев во дворе Савку: редкий гость! Но Савка как ни в чем не бывало подошел к Максиму и поздоровался.

— Осиротел ты, брат Максим, — начал разговор Савка.

— Выходит, что осиротел.

Вопрос Савки застал Максима врасплох, и он не нашел более подходящего ответа.

Савка держался того же сочувственного тона. Он укоризненно покачал головой:

— Вот, брат, времена настали. Веры ни во что нет, сам себе не хозяин. Я просто не могу успокоиться. Места себе не нахожу.

— А тебе что?

Максим подумал, что и Савку обидели легионеры.

— Ну, как там — что? Ты думаешь, болит только у того, кого за жабры взяли? Болит и у того, кто вынужден глядеть на все это. Ты ведь знаешь, что делается? Не мне говорить тебе про это.

— Ну так что? — И Максим недоверчиво посмотрел на Савку.

— А то, что нельзя нам больше тихо сидеть…

— А ты почему сидишь? — упрекнул Савку Максим.

— Вот ведь и не усиделось мне. Люди идут в лес, и я туда…

Максим, насторожившись, глянул Савке в глаза.

— Ты, брат Максим, не знаешь Савки, но скоро услышишь про него! — попытался Савка рассеять подозрения Максима.

— Ты говоришь так, что тебя и понять трудно, — заметил Максим.

В голосе его по-прежнему слышалось недоверие. Это недоверие почувствовал и Савка.

— Ты хочешь сказать — трудно поверить? — спросил Савка и, не ожидая ответа, добавил: — Скажу прямо — иду, брат, партизанить, с хорошими людьми хочу в одной компании быть. Но только ты молчок, ни гугу.

Максим смотрел на Савку широко открытыми глазами, а тот сыпал словами:

— Тебе скажу, а другому не скажу, потому что твой батька герой. А почему мне должно быть лучше, чем твоему батьке? Почему он должен партизанить, а я дома сидеть?

Максим встревожился:

— Батьке не дают дома сидеть; его ловят, и он — хочешь не хочешь — должен прятаться: в остроге сидеть никому не охота.

— Если за правое дело, то и в остроге не жалко посидеть. Но ты скажи — мне ты можешь сказать правду, — куда надо податься, чтоб повидать твоего батьку? А если не его, то Мартына Рыля или еще кого из товарищей.

— А мне откуда знать? Батьки давно дома не было. Как вырвался тогда от легионеров, так и не показывался больше. Где он, что с ним, не знаю.

— Может, оно и лучше, что не знаешь, — глубокомысленно заметил Савка. — Разве людям теперь можно верить? Но кто хочет своего добиться, тот добьется. Ну, Максим, бывай здоров!

— Бывай!

Савка крепко пожал Максиму руку.

Максим долго стоял, наблюдая, как Савка выходит из села и поворачивает на дорогу в Вепры, наблюдал до тех пор, пока тот не исчез из глаз. Максим раздумывал над тем, что мог означать этот странный приход такого неверного человека, как Савка Мильгун. В результате размышлений Максим пришел к выводу: хвастун… Но от такого, как Савка, можно всего ожидать.

И все же эта мысль не приносила успокоения. Савкины разглагольствования и его намерение пойти в партизаны никак не умещались в голове Максима. Не было ли тут какого-нибудь коварного умысла? — спрашивал он себя. Не подослали ли Савку враги, чтобы разузнать про деда Талаша? По правде говоря, Максим и сам ничего не знал про отца и про Панаса. После того как дед с Мартыном Рылем переночевали последний раз в хате, они больше не показывались.

Но тут новое обстоятельство заставило Максима на время забыть про Савку. Алена, жена, торопилась к нему навстречу. Она только что была в деревне. Не заходя в хату, Алена спросила:

— Слыхал, Максим, какие дела в Ганусах?

По ее голосу Максим почувствовал: произошло что-то необыкновенное.

— Нет, не знаю, не слыхал, — ответил Максим и с тревогой заглянул Алене в глаза.

— Говорят, под Ганусами крестьяне-повстанцы вдребезги разбили белопольское войско… Отобрали награбленное добро и живность… легионеров уничтожили всех до одного!

— Все это хорошо, если правда! — воскликнул Максим, и в глазах его блеснули радость и удовлетворение.

— Правда, Максим. Люди из Ганусов сами рассказывали про это. И знаешь, что еще говорят? Что повстанцами командовал старый, уже седой человек, что там были наши солдаты. А этот старый человек… похож на нашего батьку…

— Что ты говоришь?! — поразился Максим.

— Правда, правда, Максим!

— Нет, это, должно быть, брехня.

— Не брехня, а правда, раз люди говорят, — стояла на своем Алена. — И не одна я так считаю. Многие думают так…

— Но когда ж он успел столько народу собрать и добраться аж до Ганус?

Алена не смогла объяснить, как это могло произойти, но она была твердо уверена в том, что дед Талаш принял участие в бою под Ганусами. Ее уверенность передалась и Максиму. И тогда он снова вспомнил про Савку Мильгуна. Слова Савки, его поведение и намерения представились теперь в ином свете: просто Савка прослышал о геройстве партизан, и подвиги их возбудили в нем боевой дух. Нет ничего удивительного в том, что при таких обстоятельствах Савке действительно захотелось сделаться партизаном. Но почему Савка ничего не сказал про события в Ганусах? А он, видать, нарочно ничего не говорил о них, чтоб не раскрывать своих воинственных намерений. Эти соображения казались Максиму бесспорными. Своими мыслями он поделился с Аленой, рассказав ей про свою встречу и разговор с Савкой. Алена согласилась с мнением Максима относительно причин, заставивших Савку пойти в партизаны. Таким образом, все неясности и сомнения, связанные с приходом Савки, теперь рассеялись.

Весть о событиях в Ганусах летела от хаты к хате. Она глубоко волновала всех жителей села. Эта весть стала главной темой всех разговоров, всех размышлений о живом венке событий, сплетенном людскими страданиями и борьбой. Разоружение польского конвоя, арест Панаса, исчезновение деда Талаша, жестокая расправа легионеров в Вепрах — все это отступало теперь на второй план перед событиями в Ганусах. Народная молва возвеличивала события, прибавляя к ним различные эпизоды, подробности, которых в действительности не было, но которые могли быть. События в Ганусах приобретали значение героической былины: партизаны выступали в ней как богатыри, а их атаман рисовался как народный герой, как рука карающей справедливости и мести за муки и обиды, нанесенные захватчиками простым людям. Эти события поднимали боевой дух трудового крестьянства и звали его к активной борьбе против чужеземного нашествия.