На суровом склоне

И Лемке, слегка волнуясь, сказал, что будет счастлив пригласить к себе Полину Герасимовну вместе с ее старшей сестрой, когда он устроится на новом месте.

Полина Герасимовна, не чинясь, ответила, что считает такую поездку возможной.

Она не разрешила ему проводить себя. Они простились на Читинском вокзале, убогий вид которого смутил Лемке.

У спутницы же его, напротив, как будто еще поднялось настроение. Последний раз он увидел ее смеющееся лицо, полуприкрытое муфтой, когда она обернулась к нему уже в санях, уносивших ее от вокзала.

Это было удачное знакомство. Новая служба его начиналась под знаком удачи, решил Лемке.

…Женщина ехала в санях, огибая сопку с редкими соснами. Снег знакомо скрипел под полозьями.

У аптеки Перемянкина женщина приказала извозчику остановиться и сама взяла из саней чемодан. Она позвонила, когда извозчик повернул прочь от дома.

Открыла горничная в белом переднике и наколке. Горничная была новая, с облегчением отметила приезжая. «Сам» оказался дома, гостье помогли раздеться и ввели в знакомую ей гостиную. Приезжая сидела, ожидая, в напряженной позе, курила, часто и глубоко затягиваясь.

Перемянкин быстро вошел, почти вбежал в комнату. Борода его была не подстрижена, пенсне как-то боком сидело на переносице, воротничок несвеж.

Увидев гостью, он побледнел, потом покраснел, раскинув широко руки, показал, что он рад, очень рад. Поцеловал руку приезжей и вдруг расчувствовался.

— Бог мой, вы неузнаваемы! Подумать только, что я знал вас такой вот, — Перемянкин показал низко от полу. — Как будет счастлив ваш отец!

— Он не должен знать о моем приезде, — быстро сказала женщина.

Эти слова отрезвили Перемянкина, и он стал торопливо говорить. Казалось, все, что сейчас плавно и гладко лилось с его языка, было подготовлено давно, именно на этот случай ее появления.

— Фанни, душенька, — говорил он, слегка задыхаясь, — я в тяжелом положении. Каждая минута вашего пребывания в моем доме несет вам угрозу. Именно вам. Поверьте, я не думаю о себе. Представьте, составлен список пособников революции, и в нем значусь я. Указано даже, какие суммы, когда жертвовал на революцию. За большие, очень большие деньги мы выкупили этот список, уничтожили. Но кто может поручиться? Не обессудьте, голубушка… Такое время…

Женщина уже не слушала. Она что-то обдумывала. Перебив хозяина, спросила:

— Вы можете послать за извозчиком? У меня тяжелый чемодан.

— Да, разумеется. Впрочем, лучше я сам. Теперь нет уверенности даже в прислуге. Я сию минуту.

Стоя у окна, она видела, как Перемянкин в длинной шубе и бобровой шапке рысцой бежал по улице.

Через четверть часа она сняла номер в гостинице Зензинова, предъявив паспорт на имя Полины Герасимовны Тиуновой.

…Все было кончено. Даже могилы мужа не существовало, сапогами солдат было затоптано место казни. Доктор Френкель отказался подать прошение о помиловании на высочайшее имя, так же как и его товарищи.

Софья Павловна, раздавленная, сшибленная с ног гибелью мужа, хотела сейчас только одного: как можно скорее покинуть эти страшные места. Она выехала из Хилка в Читу, но не собиралась здесь оставаться надолго. Ей надо было привести в порядок свои дела, прежде чем навсегда покинуть Забайкалье.

Много лет она жила только интересами мужа. С ним ей были милы эти края, медвежий угол, где отбывал ссылку доктор Френкель. Убогая читинская изба, где они провели вместе последние часы перед арестом мужа…

Сейчас все здесь, в Чите, вызывало у Софьи Павловны острую боль. Любая мелочь пробуждала в ее памяти картины прошлого, и всегда это были картины счастья. В ссылке, на каторге, в тюрьме, и все же — счастья! Потому что это была ее жизнь с мужем. Их тяжелая и радостная жизнь.

На дворе начиналась метель, ветер гонял облака сухой снежной пыли пополам с песком. Померкло солнце. Да, именно здесь, в мрачных местах, на краю земли, под неистовыми ветрами должна была разыграться эта трагедия! Чем-то жутким веяло от суровых сопок, замкнувших город в свой круг, от скованной морозами бесснежной земли. От безобразно изуродованных ветрами сосен на склоне сопки.

Все окружающее словно было создано, чтобы подавить волю и разум человека, все в природе помогало злым силам общества. Здесь тяжело дышать, даже небо гнетет тяжестью сизых туч. Скорее отсюда! Она даже не распаковала своих вещей, внесенных в номер.

Софья Павловна, углубленная в свои думы, не услыхала стука в дверь, но она была не заперта, и Фаня вошла.

Женщины обнялись. Фаня изменилась неузнаваемо.

«Ведь Гонцов спасся. Чего же ей?» — подумала Софья Павловна и тотчас устыдилась своей мысли.

Фаня как будто не замечала ни дорожной корзины, ни разбросанных по комнате вещей.

— Соня, я к вам по важному делу, — сказала она, и Софья Павловна очень удивилась, потому что никогда ни у кого не было к ней дела. Все дела относились к ее мужу и только через него касались ее. И что могло быть важное у них сейчас, когда не было в живых ее мужа. — Понимаете, Соня, — сказала Фаня, — мы должны устроить побег нашим товарищам. Из Акатуя.

Софья Павловна молчала, и Фаня напомнила:

— Эти дела так хорошо подготавливал ваш муж…

Они помолчали. Потом Фаня зашептала:

— У нас теперь так мало народу, Соня. И комитет решил попросить вас поработать. Не в Чите и не в Хилке: в месте, где вас не знают. Вам дадут паспорт… Вы же не откажетесь, Соня?

Она не сказала: «в память его». Нет, Фаня не сказала этих слов. Софья Павловна добавила эти слова сама. Мысленно.

Она сказала растерянно:

— Если смогу.

Они опять с минуту помолчали, и Софья Павловна услышала какой-то тихий и равномерный стук. Что-то стучало негромко, настойчиво, непонятно где.

— Смотрите, ведь это капель, весенняя капель, — сказала Фаня. Сощурившись, она смотрела в окно, и Софья Павловна увидела, что Фаня щурится от солнца, горячего даже зимой читинского солнца. Как часто бывает в Забайкалье, погода круто изменилась за то короткое время, что они сидели тут вдвоем: стих ветер, выглянуло солнце, медленно и трудно начали таять сосульки под крышей.

Вечером из номеров Зензинова вышла женщина, укутанная в темную шаль. Она долго ходила по улицам, иногда оглядываясь. Но время было позднее, улицы пустынны, никто не следовал за ней. Изредка проезжал казачий патруль, или дворник, зевая, показывался в воротах.