На суровом склоне
Шрифт:
— Пока дочитаешь до точки, слюнями истечешь, — сердито сказал он Витте.
В телеграммах же Кутайсова были слова, которые не позволяли отбросить донесение, не дочитав до конца. Граф предупреждал прямо, без прикрас:
«Брожение между войсками громадное, и если будут беспорядки, то они могут кончиться только смертью тех немногих, которые еще верны государю…»
Но и к этим сообщениям постепенно привыкли. Иркутск далеко, кто знает, что там в действительности происходит. А у страха глаза велики. Волна, пробежав большую дистанцию от Иркутска до Петербурга, неизбежно разбивалась в тысячи мелких брызг.
Успокоительная фраза: «У страха глаза велики», пущенная каким-то оптимистом, уже вошла в обиход, когда разразились
В эпически спокойном тоне телеграммы Кутайсова чувствовалось даже некоторое злорадство:
«В Иркутске образовано революционное правительство, мятеж в полном разгаре, резня неизбежна».
Слово, которое все боялись произнести, с размаху выговорил министр внутренних дел Дурново. Граф Дурново был мужчина серьезный и существовал не где-то за тысячи верст, как Кутайсов, а тут, на глазах.
И когда он произнес сакраментальную фразу о том, что «положение на Сибирской дороге может угрожать даже существованию государства», благодушие сменилось паникой.
Стали думать, кому пришел черед стать спасителем отечества, полетели депеши, посыпались докладные записки.
Как всегда, мастер ловить рыбу в мутной воде, вышел на авансцену Витте… Позднее он вспоминал в свойственной ему небрежно-самодовольной манере:
«Я предложил такую меру: послать двух решительных и надежных генералов с отрядами хорошего войска… и во что бы то ни стало водворить порядок на Сибирской железной дороге…»
Ударение приходилось на слова: «во что бы то ни стало». Их начали повторять в разных контекстах, но в одинаковой тональности: как бы необходимые условия решения данной задачи.
Идея пришлась как нельзя кстати. Впрочем, как это иногда случается с удачными идеями, она быстро отделилась от своего творца и начала самостоятельное существование, так что никто уже не интересовался ее автором. Когда успех ее был уже не за горами, мысль о карательной экспедиции, как «плетке-двухвостке», присвоил себе великий князь Николай Николаевич.
Государь сообщил в письме матери:
«Николаше пришла отличная мысль… Из России послать Меллер-Закомельского с войсками, жандармами и пулеметами в Сибирь до Иркутска, а из Харбина Ренненкампфа ему навстречу».
«Николаша» — великий князь Николай Николаевич был не хитер на выдумки, инициатива в таком деле его украшала. Некоторое время при дворе так усердно твердили о двух поездах, словно заучивали условия арифметической задачи.
«Продолжающаяся смута и сопротивление законным властям служащих на Сибирской магистрали ставят армию и государство в ненормальное положение и задерживают эвакуацию войск.
В устранение столь исключительных обстоятельств повелеваю: безотлагательно возложить на генерал-лейтенанта Ренненкампфа восстановление среди всех служащих на Забайкальской и Сибирской ж. д. полного с их стороны подчинения требованиям законных властей. Для достижения этого применить все меры, которые ген. Ренненкампф найдет необходимым для исполнения поставленной ему обязанности.
Мятежный дух среди части телеграфно- и ж.-д. служащих, необходимость обеспечить и вывести армию из ее тяжелого положения побудят доверенного мною генерала не останавливаться ни перед какими затруднениями, чтобы сломить дух сопротивления и мятежа.
…Передайте Ренненкампфу, что я и Россия ожидаем от его энергичной деятельности быстрого и окончательного выхода из тяжелого и ненормального положения, в котором находится в настоящее время эта важнейшая государственная линия благодаря смуте ж.-д. служащих и подстрекательств извне.
Мои повеления приведите в исполнение безотлагательно».
Телеграмма самодержца не могла быть передана должным путем: телеграф бездействовал, телеграфисты бастовали. Депеша проделала путь чуть ли не вокруг света, чтобы попасть по назначению.
Именно это обстоятельство
наконец убедило царя в серьезности положения.Барон Ренненкампф вступил в дело.
«9 января выезжаю. Буду действовать по обстоятельствам, прибегая к полевому суду зпт при вооруженном сопротивлении расстреливать без суда».
Ренненкампф снарядил два поезда. В первом — рота пехоты, чины железнодорожного батальона и телеграфа, запасы материалов для быстрого восстановления железнодорожного пути и телеграфа. Во втором — три роты пехоты, четыре пулемета, два горных орудия.
Следом двигались эшелоны 17, 18, 19 и 20-го восточносибирских стрелковых полков.
Приглашение в Царское Село к высочайшему столу вызвало необычайное волнение в составе экспедиции Меллер-Закомельского. Гофмаршальская часть пригласила только строевых офицеров. Жандармский ротмистр Куц и юрист Энгельке, входившие в состав экспедиции, не получив приглашения, были совершенно убиты. Можно было подумать, что они потерпели жизненный крах.
Хотя в приглашении форма одежды была объявлена «обыкновенная», все выглядели парадно, и Малый зал, в котором собрались, сверкал хрустальными подвесками люстр, драгоценностями дам и их множественными отражениями в зеркалах.
Во дворце гостей встречали фрейлины и члены императорской фамилии. Во главе каждого стола сидел кто-либо из августейших особ или придворная дама.
Пока государь и государыня еще не выходили из внутренних покоев, сдержанные беседы в разных концах текли вяло. Однако вокруг Меллер-Закомельского было оживленно. Статс-дамы оглядывали его откровенно любопытными глазами. Они, видимо, знали о миссии барона даже больше, чем некоторые его офицеры. Дамы задавали вопросы вроде бы невинные, но в них таился намек, и барон отлично угадывал затаенный интерес дам, отвечал с наигранным простодушием.
Мгновенно воцарилась тишина, когда в дверях, ведущих в царские покои, показался министр двора барон Фредерикс. Это было сигналом подготовиться к появлению августейшей четы, как понял Ильицкий.
И тут же он отметил с тем жадным интересом, с которым воспринимал все вокруг: «Уж наверное все тут многократно присутствовали при выходе государя. Однако словно ток пробежал по залу…» Без суеты, привычно слаженно произошло перестроение. Это слово как будто вовсе не подходило к собравшимся, среди которых было столько дам в глубоких декольте, с веерами в руках. Однако придворные дамы, понаторевшие в этикете, весьма ловко и безошибочно занимали положенное им место.
Таким образом как-то само собой оказалось, что все выстроились по чину. Великий князь Николай Николаевич возвышался внушительной своей фигурой на правом фланге павловцев. Меллер-Закомельский возглавил шеренгу кексгольмцев. Его независимая и свободная манера держаться восхитила Ильицкого.
Ослепленный блеском белого атласа, драгоценностей, золота мундиров, люстр, Сергей силился сохранить в памяти все детали сегодняшнего дня. Но когда в дверях появился государь, оцепенение охватило его.
Ильицкий впервые видел царя так близко. Острое, щекочущее нервы ощущение, что перед ним самодержец, всемогущий монарх, держащий «в руце своя» жизнь и смерть, благополучие и гибель, призванный властвовать до своего последнего дня и передать эту власть сыну, пронизало все существо Сергея.
Между тем перед ним стоял непримечательный человек в подчеркнуто скромном сюртуке лейб-гвардейского Павловского полка, с слегка растерянным взглядом небольших, чуть выпуклых глаз.
Сергей хотел преодолеть навязчивую, обволакивающую притягательность этого взгляда и вдруг почувствовал, что все окружающие, и те, кто, подобно ему, были здесь первый раз, и те, кто видели царя, может быть, ежедневно, отбросив все, что занимало их до сих пор, обратились всем корпусом, лицом и, несомненно, мыслями к вошедшему, поглощенные только лицезрением его и счастливые этим лицезрением, этой своей причастностью…