На суровом склоне

Ильицкий, не в силах противиться настойчивому, сковывающему взгляду Кочкиной, поднял на нее глаза. Она смотрела на него весело, просто. Но он медлил. Не то чтобы женщина вызывала подозрения, но что-то тут было не так.

— Это ваши вещи? — спросил поручик, чтобы что-нибудь сказать.

— Да. — Дама с готовностью приподнялась и выжидательно посмотрела на поручика, полагая, что он прикажет нижнему чину достать ее чемоданы с багажной полки.

Но поручик не сделал этого.

Выходя из вагона, он столкнулся с Дурново.

— Ты слышал? — спросил тот. — В первом вагоне задержали двух агитаторов. Были сведения, что они везут литературу, но при них ничего не оказалось.

Ильицкий и Дурново постояли вместе на насыпи. Поезд двинулся. Офицеры смотрели, как пробегают мимо вагоны. Ильицкий поискал глазами «свою» даму, но она не подошла к окну.

Он вскоре забыл о ней. Вовлеченный в работу страшной машины, Ильицкий уже не чувствовал себя в стороне, но все происходящее воспринимал через какую-то дымку, как в тяжелом сне, когда хочешь и не можешь проснуться.

Хотя ему претило общение с Марцинковским, Ильицкий уже не уклонялся от бесед с ним: чиновник знал о противнике больше, чем другие. Это привлекало к нему Сергея.

Несколько раз Марцинковский приносил измятые, грязные листки прокламаций, обнаруженные у солдат поезда барона. Сергей читал и прежде революционные листки. Категоричность их стиля отталкивала его больше самого содержания.

Сейчас его поражали даты: листовки были выпущены за три-четыре дня до их обнаружения. Преступную работу вели, не прекращая и не отступая перед надвигающимся поездом карателей.

— Солдаты сами отдали? — спросил поручик о листовках.

— Не совсем, — Марцинковский чиркнул спичкой и поднес ее к листку, — да наши солдатушки никогда их не сдадут. Может быть, и не потому, что тут интереснейшие для них слова написаны, а по лености природной. А еще от деликатности и непривычки беспокоить зря начальство. — Он неряшливо сдунул пепел и добавил: — А сдает листовки тот, кто на это поставлен и за это лишний кусок к солдатскому рациону получит. Не тридцать сребреников, конечно, таких цен нынче нету. Да и то, скажем, какой-нибудь чумазый агитатор — не Христос. А такой глаз, который один не закрывается, когда все спят, такой глаз повсюду имеется. И среди наших солдатушек тоже.

Ильицкому хотелось оборвать фамильярную болтовню чиновника, но неожиданная мысль остановила его:

— Что же, и среди офицеров, скажете, есть… — спросил он с вызовом.

— А почему же и нет? — и Марцинковский зевнул, притворно, как показалось поручику.

Вся кровь бросилась Ильицкому в лицо. Чтобы не ударить Марцинковского, он вышел из купе, расстегнул мундир, приник к холодному стеклу лбом.

За окном уходила назад облитая лунным светом степь. Черная тень поезда бежала по ней, пятная сияющую белизну снега.

В самом поезде Меллер-Закомельского схватили агитатора-солдата.

По словам офицеров, допрашивавших его, это был немолодой, сильный человек с самой заурядной внешностью. Документы при нем оказались на имя запасного Глеба Сорокина.

На все вопросы он отвечал, что никакой агитации среди солдат поезда не вел, а заходил к ним «за табачком».

Между тем на следствии четыре солдата показали, что арестованный уговаривал их не стрелять в забастовщиков.

В салоне оживленно обсуждали это дело, и молодой офицер Бреве напыщенно воскликнул:

— Неужели этот плебей мог распропагандировать наших кексгольмцев?

Барон непривычно строго ответил:

— На этот вопрос может ответить только он один.

Все поняли, что агитатора будут пытать.

Марцинковский вернулся в купе после полуночи, долго укладывался, сопя и вздыхая.

— Ничего не сказал, мерзавец! — проворчал он.

— Опасный пропагандист? — спросил с любопытством поручик.

— Без когтей и барс подобен ягненку. Вы не видели его? Взгляните, — посоветовал Марцинковский.

Сам не зная зачем, Ильицкий прошел по вагонам в «холодильник», как называли неотапливаемый арестантский вагон. Конвоир вагона, маленький разбитной казачишка с бельмом на глазу, сказал, что арестант только что помер.

— А где же тело? — удивился поручик.

— Под откос кинули, ваше благородие, — бойко ответил казак.

Почему-то очень ясно Ильицкому представился обезображенный труп в припорошенном снегом кустарнике. Мгновенное видение это сразу же заслонилось образом краснощекого солдата…

«Глеб Сорокин! Из Несвижского полка! — неожиданно связалось в памяти поручика. — Нет, нет, не он, ну конечно же не он!» — успокоительно повторял про себя Ильицкий, но заклинание не действовало. Что-то тяжелое, неизбывное навалилось на Ильицкого и не давало свободно вздохнуть.

Все еще не было сведений о местопребывании Ренненкампфа. «И куда бы ему деться? Генерал, да еще с хвостом поездов, — не иголка же в стоге сена!» — острил Меллер.

У Меллер-Закомельского редко повторяли салонные остроты о «плетке-двухвостке» и о «щипцах»: имелось в виду, что экспедиции генералов представляют собой две створки щипцов, которые, соединяясь, должны расколоть крепкий орех — цитадель бунтовщиков. Барону хотелось самому разгромить Читу. Мало чести ходить в одной упряжке с Ренненкампфом.

Прибыв в Иркутск, Меллер сообщил в Москву Палицыну, что утром собирается занять станцию Байкал и будет перехватывать бегущих из Читы мятежников, а также очищать все попутные станции.

На первой же станции после Иркутска схватили двух «комитетчиков»: они отстреливались и, выпустив все патроны, отбивались кулаками. Оба были дюжие, проворные, норовили сбить с ног нападавших.

Когда все с ними было покончено, Ильицкий заметил у себя на руке, выше кисти, глубокую царапину.

«Ногтями…» — с отвращением подумал он. Поездной врач прижег царапину йодом, ни о чем не спросив и не глядя в лицо поручику.

Совершенно разбитый, Ильицкий вошел в свое купе. Марцинковский лежал на диване и читал книгу о буддизме.

— Да бросьте вы эту дрянь! — с досадой сказал Ильицкий, отстегивая кобуру.

Первоначальное раздражение оттого, что он оказался впряженным в одну колесницу с этим человеком, то утихало, то разгоралось в нем.

— Э, нет, батенька. Тут прямо-таки про нас написано. Вот: «Личность — комбинация случайного столкновения сил…»

— Сами вы комбинация… из трех пальцев! — злобно сказал Ильицкий.