На суровом склоне

Он схватил Пиотровского за отвороты мундира.

— Но-о, поручик! — Пиотровский смертельно побледнел. Стараясь соблюсти достоинство, он пытался оттолкнуть руку Назарова.

Назаров наотмашь ударил Пиотровского по лицу и, приподняв, швырнул его странно легкое тело на тахту лицом в подушки.

Через мгновение он уже отвязывал своего коня. И все время, пока в бешеной скачке мелькали мимо него перелески, дома пригорода, улицы, все время одна за другой проходили в его воображении картины пережитого. Снова он дрался на Чензелинском перевале и с боем отступал от Ташичао, пробирался в камышовых лесах берегом Тайцзыхэ и полз в зарослях гаоляна под Цуйво…

И всюду, всюду с ним были они, его солдаты, которых он только что так предательски бросил!

Он застонал от душевной муки, потому что явственно увидел простодушное лицо Шутова с быстро скользнувшей по нему тонкой усмешкой.

Теперь он уже подымался по склону солки. Уже виднелись вдали очертания высокой ограды, ему казалось, что он различает фигуру постового у будки. Ни стрельбы, никакого движения там, вверху, в лагере. Не ошибся ли Пиотровский? Уж не разыграл ли он комедию? Но зачем?

Назаров, несколько поостыв, придержал коня, и в это мгновение кто-то, спускавшийся сверху, налетел на него. Назаров бешено дернул повод, свернул, но и там перед ним выросла фигура офицера на крупном коне. Корнет потянулся к револьверу. Сильный удар выбил его из седла. Падая, он ударился виском о камень и потерял сознание.

— Оно и лучше, — сказал ротмистр, руководивший операцией, — меньше хлопот.

Так, бездыханного, привезли Назарова в казармы, превращенные в военную тюрьму для мятежников Читинского гарнизона.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

1

Еще ничто не предвещало катастрофы. Новые губернатор Сычевский вроде бы не отваживался на противодействие укрепившимся силам революции.

И все же неуверенность, беспокойство, смутные опасения копились в сознании защитников восставшей Читы. Нет, никто не собирался отказаться от первоначального плана: обороны мастерских всеми имеющимися — и немалыми — средствами. План этот, разработанный штабом и доведенный до каждого бойца рабочей дружины, был рассчитан на активное сопротивление приближающемуся отряду Ренненкампфа. Может быть, потому что генерал давал о себе знать своими требованиями о сдаче, угрозами, удар ожидался с востока. О продвижении Меллер-Закомельского сведений не было, и опасность, надвигающаяся с запада, не казалась непосредственной.

Приготовления к боевым действиям в превратившихся в крепость мастерских были закончены. Каждый знал свое место, держал наготове оружие. Его было много: винтовок, патронов, гранат. Это внушало людям уверенность. И притаившиеся сомнения погашались сознанием того, что весь гарнизон Читы — на стороне революции: части его по плану должны были выйти из казарм и занять оборону на подступах к Чите-Военной.

Назначенное для этого время истекало, но солдаты не подходили. Костюшко послал связного в Военный городок.

Все члены Читинского комитета и Совета дружины уже несколько дней не покидали мастерских. Активных действий карателей можно было ждать каждый час.

Это следовало из сообщений Гонцова, вернувшегося с линии. Он с группой подрывников имел задание взорвать поезд Ренненкампфа. Попытка эта не удалась, группа попала в зону активного обстрела охраны поезда. Гонцов был удручен неудачей особенно потому, что настаивал на этой операции.

Связной вернулся, доложил, что не смог добраться до казарм, откуда должны были выступить части для защиты мастерских: казармы окружены свежими пополнениями гарнизона. Верные правительству, они отсекли восставших от их руководства.

Для Костюшко это было неожиданным, невероятным. Он тут же стал снаряжать группу для проведения разведки боем в районе казарм. Но в это время прибыл Панченко с горсткой солдат. Он доложил, что революционные части гарнизона блокированы. Введенные в Читу войска, верные правительству, держат под прицелом казармы.

Этой ночью новый губернатор Сычевский тайно ввел в Читу 17-й Восточно-Сибирский полк, преданный престолу. Ему было приказано обезоружить Резервный железнодорожный батальон — опору читинской революции. Внезапность решила победу реакции. Панченко удалось привести неполную роту, несшую службу вне казарм. Новое положение дел требовало новых решений. Читинский комитет и Совет дружины стали совещаться.

Костюшко предложил оставить в силе первоначальный план. Казалось, инерция принятого решения довлела над ним:

— Оружия у нас много. Будем оборонять мастерские до последнего…

Столяров негромко, но твердо предложил перейти к партизанской борьбе.

— Неравные у нас силы для открытого боя. Будут напрасные жертвы… — старик говорил горестно, но убежденно.

Проголосовали.

Антон Антонович обвел глазами частокол поднятых рук и сказал глухо, подавленно:

— Вопрос слишком серьезен. Я предлагаю окончательное решение предоставить общему собранию дружинников. Собрать его немедля.

Более полуторы тысячи дружинников собрались по гудку.

Было уже далеко за полночь. В вагонном цехе, у верстаков, группами сидели, зажав винтовки между колен, дружинники. Небольшая горсточка солдат сама за себя говорила: это были немногие уцелевшие бойцы революционного гарнизона. Люди с привычной надеждой смотрели на комитетчиков: сейчас будет принято какое-то разумное решение и начнутся действия. Только бы не это томительное ожидание.

Костюшко говорил первым, былая энергия вернулась к нему. Он, казалось, вложил всю силу своего убеждения в слова:

— Посмотрите, товарищи, нас тут немало. И вооружены мы отлично. Вы меня знаете: я никогда не обманывал вас. И сейчас не хочу преуменьшать силу врага. На нас надвигается действительно грозная сила. Но у нас есть преимущество: мы здесь, в мастерских, в своем доме. Здесь наша колыбель и наша крепость. Давайте же защищать ее. Предлагаю драться до последнего.

Столяров настойчиво возражал:

— Предлагаю: оставить мастерские, разделиться на мелкие отряды и повести партизанскую войну против Ренненкампфа. Мы у себя, в родной Чите: она и укроет, и даст нам силу.

— Кто за предложение Григоровича? — спросил Гонцов и пошел между верстаками, считая поднятые руки.

Костюшко последовал за ним и, поворачиваясь то вправо, то влево, тоже считал. Он насчитал всего тридцать восемь рук, поднятых за его предложение.

Антон Антонович опустил голову и быстрыми шагами вернулся к своему месту.

Предложение его провалилось. Вопрос об оставлении мастерских был решен.

Но все ждали последнего слова Антона. Теперь, когда надо было покидать эти стены, каждый впервые почувствовал всю тяжесть последнего шага. Никто не хотел первым сделать его.