На суровом склоне

Он действительно подумал: отдать лошадей — это поминай как звали, обратно не получишь! И решил свезти людей сам.

Опасность этого предприятия не остановила, а, скорее, подхлестнула Сидора: в молодости он был парень ушлый и не в ладах с полицией по части конокрадства. Потом Сидор остепенился, завел свой извозный двор, женился на дочке церковного старосты. Но временами тоска одолевала его. Он уезжал из Читы, пропадал месяц и два, возвращался оборванный, веселый, рассказывал небылицы.

Сидор и не помыслил отказать Альтшулеру. Ему было лестно услужить таким людям. Кроме того, извозчики отвернулись бы от него. Первый — Альтшулер, которого Сидор уважал. Он также не подумал поручить отвезти людей одному из своих артельщиков, рассудив, что у них «кишка тонка для этих дел».

И сейчас он сидел со стариком за столом, уставленным для прощания всякой всячиной, и пил «казенку», запивая домашней наливкой. Старик не отставал.

Стакан Гонцова стоял нетронутый, и хозяин не выдержал.

— Послушайте, Алексей Иванович, — рассудительно начал он, — или они уже в пути сюда, так чего вам беспокоиться, чего? Или что-нибудь случилось — так вы все равно не поможете. Выпейте же стопку. Кроме того, я послал племянника Яшу посмотреть, что делается в городе, что.

Гонцов сел за стол. Ему сразу вспомнилось, как они сидели за этим же столом неделю назад, как плакала Фаня, уезжая. И как ее отец, сердито поглядывая на Гонцова из-под нависших бровей, говорил ей: «Ты же едешь до тети в Иркутск, а не в Америку. Чего ты плачешь, чего?»

— За хороший конец — всему делу венец! — подумав, провозгласил Сидор и чокнулся со стариком и с Гонцовым.

— Чтобы все были живы-здоровы! — пояснил Альтшулер. Они выпили.

На крыльце быстро, дробно прозвучали шаги.

— Яша, — успокоительно сказал старик.

— Уезжайте! — закричал Яша с порога. — Григоровича забрали. И Кривоносенко тоже! Всех забирают. В слободке сплошь обыск идет! Уезжайте скорее!

— Что ты кричишь, Яша? Видишь, люди уже едут, — одернул его старик.

Сидор погладил черную бороду, поблагодарил за хлеб-соль и вышел во двор к лошадям.

Старик обнял Алексея, слезинка в его глазу уколола Гонцова. Уезжать одному, без Костюшко, без товарищей?

Старик подтолкнул его к двери:

— Раз уж так получилось, спасайте свою голову, Алексей Иванович! Она еще пригодится.

Гонцов уселся в сани.

— До свиданьица! — по-сибирски крикнул он стоявшим во дворе старику и подростку.

Кони живо взяли пригорок. Дорога бараньим рогом загнулась, огибая сопку. Снег, смешанный с песком, полетел из-под копыт. Ночь была на исходе. Месяц утлой лодчонкой нырял в седых бурунах облаков.

Проскочили пустынную окраину. Одинокая свеча мерцала в чердачном окне, как чей-то настороженный глаз. «Я вернусь!» — сказал ей Гонцов. Он забыл завязать башлык, ветер свистел у него в ушах, вышибая из глаз слезу. «Я вернусь!» — кричал он ветру.

Милый, ставший родным город уходил, таял в предрассветном мраке, свистом ветра, скрипом снега под полозьями прощался по-сибирски: «До свиданьица!»

Слезы текли по щекам Гонцова то ли от ветра, то ли от душевной муки.

Конный патруль показался впереди.

«Проскочим?» — глазами спросил Сидор.

Гонцов кивнул головой.

— Стой! Стрелять буду! — раскатилось вслед.

«У-у», — подхватил ветер.

Долго ничего не было видно, кроме пологой сопки со светлеющей вершинкой, похожей на сияние у святых на иконах. Потом темная, смутная, без огней, деревня выросла впереди.

Издали казавшаяся сонной, она жила непривычной, тревожной жизнью: оседланные кони у заплотов, огни в окнах, солдаты в косматых папахах повсюду.

— Казаки! — Сидор протянул вожжой лошадей. Они вынесли сани за околицу.

Спустя немного Гонцов обернулся. Еще далеко позади, но быстро приближались, наметом летели казаки.

— Настигнут! — крикнул в ухо Гонцову Сидор.

Гонцов достал из-за пазухи револьвер.

— Лучше прыгай, сейчас распадок будет! — опять крикнул Сидор.

Гонцов не успел ни возразить, ни согласиться: слева открылся овраг.

— Прыгай, пока им не видать! — настойчиво звучал в ушах голос Сидора. Цыганский глаз его сверкнул из заиндевевшего воротника тулупа.

Алексей выпростал из сена ноги и прыгнул. Верхняя, слежавшаяся корка снега треснула под ним. Он стал погружаться в нижний, рыхлый снег, ему показалось, что он тонет в белой, поддающейся под ним трясине. Но светлеющее небо с обломком отгоревшего месяца все еще стояло над ним. Он боялся шевельнуться, чтобы на него не обвалился снег и чтобы преследователи не заметили этого.

Он ощутил всем своим существом, как они проскакали, крутя на скаку нагайками и приглушенно гикая на коней.

Ему почудилось, что он слышит даже дыхание людей.

Гонцов соображал: если казаки заметили, что в санях было двое, они будут искать в окрестностях. Спастись можно было только в тайге. Кромка ее казалась совсем близкой.

Но Гонцов боялся тайги. Он часто слышал от товарищей, как она укрывала их, спасала жизнь, сохраняла свободу. Но Алексей Гонцов был человек городской, фабричный, и бродить в лесах представлялось ему дикой затеей. Медведем ломиться в чаще, словно это не 1906 год, а при Иване Грозном!

Было еще одно решение, опасное, рискованное, с расчетом на везение. Но Алексею везло в жизни. Почему бы не повезло ему и сейчас? Подождать приезжего человека и пристать к нему, податься в обратную сторону. Не возьмет — пригрозить револьвером. Не подействует — выбросить седока из саней!

Он выбрался из снежной перины и залег у самой дороги. Теперь все зависело от того, кто покажется на дороге. «Это как новогоднее гаданье», — с вернувшимся к нему юмором подумал он.

И почему он, собственно, решил, что кто-нибудь появится до тех пор, пока не вернутся казаки? Дорога безлюдна. Правда, сейчас уже утро. И не пустыня же здесь!

Но ему везло. Ему решительно везло. Щегольские сани, запряженные двумя рысаками, медленно приближались. В санях сидела укутанная платками женщина и, кажется, дремала. На козлах толстозадый мужик в синей поддевке и высокой мерлушковой шапке тоже клевал носом.

Гонцов шагнул на дорогу и взялся за узду. Женщина широко открыла глаза.

Дедюлина! Он узнал эти неестественно яркие глаза под высокими жидкими бровями. Кажется, она тоже узнала его. Тем лучше!

— Что вам надо? — резко спросила она, инстинктивно отодвигаясь.