На суровом склоне

Офицер, исполнявший обязанности судебного пристава, ввел в зал свидетельницу. Жирная женщина с медно-красным, лоснящимся лицом под высоко взбитыми светлыми волосами семенила, перебирая толстыми ногами, обутыми в модные остроносые ботинки. Безбровое лицо ее выражало крайнее довольство ролью, которая тут ей отводилась.

Борис Кларк прошептал растерянно: «Папа!» — и обернулся к отцу. Борис не поверил своим глазам: отец смеялся. Смеялся обычным своим тихим и заливчатым смехом, поглаживая пышную бороду, и, как обычно, слезы от смеха выступили у него на глазах.

Эрнест, наоборот, насупившись, серьезно и брезгливо следил за Матреной. Так смотрят на гусеницу, переползающую дорогу. Потом Эрнест глянул на Павла Ивановича и вдруг громко и вызывающе захохотал.

Смеялся и Костюшко.

Смех не умолкал, пока Матрена несла свое расплывшееся тело к возвышению, где ей надлежало встать.

Председатель недовольно сделал знак офицеру, распоряжавшемуся судебной процедурой, тот подбежал к скамье подсудимых, яростно прошептал: «Прекратить смех!»

Молодой Кларк все не мог успокоиться и ерзал на своем месте. В голове у него никак не укладывалось, что сейчас перед судом стоит и будет что-то говорить против его отца, благородного, честного человека, Матрена Глотова, соседская кухарка Матрена.

Борис видел ее каждый день. Днем, высунув растрепанную голову в окошко, она ссорилась с молочницей, продавцом рыбы, шарманщиком, со всяким, входившим во двор.

Вечером приходил ее муж, пьяница. Он ругал ее всячески и, случалось, кидал в нее что попадалось под руку. Потом Матрена как ни в чем не бывало накрашивала щеки красной бумажкой от конфеты и уходила со двора.

— Пранститутка! — кричал ей вслед муж и укладывался спать на ее кровати.

Да, это была та самая Матрена, с ее жирной спиной, обтянутой тесной кофтой, и накрашенными щеками. И от нее ждал сейчас каких-то слов военный суд! Слов, которые могли повлиять на судьбу отца и его товарищей или даже решить ее!

— Свидетельница Глотова, — спросил председатель, посмотрев на бумагу, лежавшую перед ним, — что вы можете показать по данному делу?

Матрена Глотова затараторила:

— Что прежде говорила господину ротмистру, то и сейчас скажу: видела, своими очами видела, как ихний, — она показала на Павла Ивановича Кларка, — сынок, Борис то есть, во дворе из амбара выносил оружию. И тую оружию раздавал людям.

— Каким людям раздавал оружие Борис Кларк? — спросил председатель.

Матрена ответила, что по фамилиям она тех людей не знает, но с виду то были мастеровые «с депо».

Председатель спросил, имеют ли стороны вопросы к свидетельнице.

Прокурор, порывисто встав, отрезал:

— Нет.

Он избегал смотреть на свидетельницу, и было похоже, что он хочет поскорее избавиться от нее.

Защитник выразил надежду, что ему будет предоставлена возможность задать вопрос мужу свидетельницы Глотовой, находящемуся сейчас в свидетельской комнате.

Председатель объявил, что эта возможность будет предоставлена защите в свое время.

— Вы свободны, свидетельница Глотова, — произнес председатель недовольно, как бы сожалея, что стороны не использовали свое право допроса.

Матрена заторопилась уходить, но офицер-распорядитель указал ей на стул. Она уселась, одна в пустом зале, красная, потная и очень довольная.

Перед судом стоял новый свидетель — городовой Труфанов. Нетвердым голосом он доложил, что, стоя на посту вблизи дома Кларков, видел, как во двор вошло четыреста рабочих и вскоре они все вышли оттуда, вооруженные винтовками и пистолетами.

Защитник заявил, что имеет вопрос, и, не дожидаясь разрешения председателя, спросил:

— Свидетель Труфанов, вы лично бывали во дворе у обвиняемого Кларка?

— Так точно, — гаркнул Труфанов.

— Как велик этот двор?

— Не могу знать, — уже тише отвечал городовой, опасаясь подвоха.

— Ну, как эта комната?

— Вполовину будет.

— Как же в таком пространстве могло поместиться четыреста человек? — уже обращаясь к председателю, поспешно воскликнул Нормандский.

Председатель недовольно взглянул на защитника и предложил ему не вносить путаницу в свидетельские показания, ибо четыреста человек могли войти во двор не сразу, а группами, что, видимо, и имел в виду свидетель.

— Не правда ли?

— Так точно, ваше благородие, — обрадованно ответил Труфанов.

Следующий свидетель, полицейский Семов, сообщил, что слышал, как обвиняемый Григорович, выступая на митинге на площади около вокзала, говорил противозаконные слова, призывал к ниспровержению и к неповиновению, и все кричали: «Не позволим!», то есть, надо понимать, «не позволим действовать законным властям».

— А вы, свидетель, исполняя свои обязанности, не приняли мер для прекращения незаконного, по вашему мнению, митинга? — спросил защитник.

— Мер не принимал, поскольку я был переодетый, то есть в штатском платье, — ответил Семов.

На скамье подсудимых засмеялись.

Муж Глотовой, которого Кларки, несмотря на его частые визиты по соседству, впервые видели в трезвом виде, сказал, что Борис Кларк оружия рабочим не выдавал. Он, Глотов, видел, что рабочие брали оружие сами в амбаре во дворе.

— Прекрасно, — произнес защитник и откинулся на спинку стула с видом удовлетворения.

Затем был зачитан «Протокол осмотра газеты «Забайкальский рабочий» № 3, который должен был являться основным документом обвинения:

«Протокол осмотра газеты № 3 «Забайкальский рабочий». 1906 года февраля 19 дня я, отдельного корпуса жандармов ротмистр Балабанов, в присутствии нижепоименованных понятых произвел осмотр № 3 «Забайкальский рабочий», газеты нелегального содержания, причем на странице 3-й этого номера помещена статья, начинающаяся словами: «В № 2594 «Забайкалья» от 20 декабря меня просят выяснить инцидент с полицейским надзирателем Семовым»… оканчивающаяся словами: «…после этого я сказал свою фамилию и адрес, и мы ушли домой». Под статьей имеется подпись: «Организующий рабочие дружины Григорович». Эта статья описывает указанный инцидент, причем в тексте находятся элементы, указывающие на полную преступность этой организации: Григорович высказывает мысль о незаконности обыска «без хозяина», даже с точки зрения «гибнувшего самодержавия». Также особенно характерна заключительная мысль автора Григоровича: «…чтобы полиция признала открытое существование вооруженных дружин, чтобы попытки обезоружить отдельных рабочих больше не повторялись»… «В случае игнорирования этого заявления рабочие примут свои еще более решительные меры». Из этого заявления видно, что в лице организатора рабочих дружин полиции, законному исполнителю, органу правительства противопоставляется реальная сила — рабочие дружины, организатором которых являлся Григорович. Номер этот заключено приобщить к настоящему дознанию в качестве вещественного доказательства. Ротмистр Балабанов».

За спотыкающимся казенным слогом документа пряталось мелкое торжество Балабанова.

Все время, пока шел допрос свидетелей, Костюшко внимательно смотрел на прокурора, стараясь убедить себя в том, что «молчаливое противодействие» померещилось ему. Но едва Сергеев заговорил, Антон Антонович понял, что не ошибся.

Прокурор смягчил вину подсудимых и делал это, опираясь на данные судебного следствия и обходя безоговорочные положения обвинительного акта.

Так, он отказался от обвинения Бориса Кларка, считая, что показание Глотовой опровергается свидетельством ее мужа. Главное же заключалось в том, что прокурор отказывался от квалификации действий подсудимых по статье 101 части 3, как предлагалось обвинительным актом.