На тихом перекрестке

— Вы не зайдете? — вежливо спросила Анна-Эванжелина, когда Мартен помог ей выйти из экипажа, но от внимательного взгляда Мартена не ускользнуло, что великая актриса как будто невзначай окинула взглядом его скромный костюм, явно не подходящий к случаю; поэтому, внутренне усмехнувшись, он развел руками:

— Увы, я не могу сопровождать вас.

Анна-Эванжелина облегченно вздохнула, но тут же встрепенулась:

— Но вы придете ко мне завтра? — она обворожительно улыбнулась. — Ведь я и завтра хочу выглядеть красивой!

— Непременно зайду, — с поклоном ответил Мартен.

— Около одиннадцати, — попросила Анна-Эванжелина. — Я запомнила ваше имя, Мартен Саба.

Мартен еще раз поклонился и поцеловал поданную ему руку. Великая актриса благосклонно приняла его почтительность и направилась к дверям отеля.

Анна-Эванжелина… Живая легенда, «Сара Бернар из Северингии», «Звезда Корисы»… Восходящая звезда мирового экрана… Подумать только, еще год назад никто не знал этого имени, а теперь ее опьяняющая красота известна всему миру, всему цивилизованному миру, миру, который увлекся новым кумиром — синематографом. Еще три года назад казалось, что кино — это не более чем низкое, балаганное зрелище, что интерес к нему начал угасать, что возможности «движущейся фотографии» исчерпаны. Людям надоели незатейливые сцены прибытия поездов на вокзалы и простенькие инсценировки с садовыми шлангами, надоели бесконечные бытовые сценки — люди привыкли к тому, что можно воспроизвести движущееся изображение. И вдруг северингийские предприниматели отец и сын Готорны начали производство кинодрам.

Зрители с искренним удовольствием восприняли новое зрелище; бурные страсти, адюльтеры, немыслимые приключения захватили даже высшие слои общества. И немалую долю в шумном успехе кинодрам сыграла роковая красота Анны-Эванжелины, ее удивительное трагическое лицо потрясло всю Европу.

Почти сразу же начали возникать киностудии, где снимали бесчисленные подражания; эпидемия кинодрам переметнулась и в Америку.

Но первыми были фильмы «Готорн синема», фильмы, в которых играла Анна-Эванжелина.

Размышляя о случае, столкнувшем его с актрисой, Мартен Дюпон вернулся домой. В кухне горел свет. Мартен было по привычке насторожился, но вспомнил о Кириене. Когда Мартен вошел, она варила кофе на спиртовке; на столе лежала книжка.

— Хорошо, что ты не ушла, — проговорил Мартен, снимая в прихожей пальто и шляпу. — Завтра я подыщу квартиру поприличней, и мы переселимся. Добропорядочные люди в такой дыре не живут!

— Ты собрался ограбить Анну-Эванжелину? — вдруг фурией набросилась на него Кириена.

— Боже мой, сестренка! — воскликнул Мартен. — Ну, ограблю я эту даму, что в этом плохого?

— Послушай, красавчик, — зашипела «сестренка», — если ты сделаешь это, я убью тебя!

— Да не собираюсь я ее грабить! — смеясь, сказал Мартен. — У меня на нее другие виды.

Мартен уже давно присматривался к дому в Принц-Алекс-парке и теперь, когда появилась реальная возможность войти в респектабельное общество, решил, что пришла пора его купить. Поэтому с утра он заглянул к владельцу договориться о продаже. Потом направился к Анне-Эванжелине и около получаса поджидал, пока она проснется; впрочем, он не стал бы жаловаться, что эти полчаса он провел скучно. Прислуга была предупреждена и приняла его подобающим образом; Мартену подали кофе в той же гостиной, где точно так же, с кофе и газетой, ждал хозяйку дома сам Готорн-отец, который, надо заметить, был еще далеко не дряхл, и его такое раннее появление в этом доме могло послужить поводом для светских сплетен (впрочем, их было в достатке и без того).

Сначала ранние гости обменялись ничего не значащими дежурными фразами о политической обстановке, мельком коснулись дамских разорительных мод и незаметно перешли к обсуждению узкосинематографических вопросов. Когда Мартен позволил себе раскритиковать грим и костюмы актеров, Готорн поначалу слушал его снисходительно, но вскоре доводы Мартена стали задевать его, он отложил газету и с азартом принялся опровергать аргументы молодого синемана.

В самый разгар дискуссии, когда Мартен излагал экспромтом теорию синематографического грима, появилась служанка и пригласила его в будуар к хозяйке, что заставило Готорна удивленно поднять брови. Впрочем, вернувшаяся тут же служанка успокоила мэтра, объяснив, что Мартен всего лишь новый гример Анны-Эванжелины.

Ни одна красивая женщина не обидит невниманием человека, от которого зависит ее внешность. Правда, Анна-Эванжелина не стала бы приглашать на свои вечера, например, своего парикмахера или модистку, у которой шила платья, — парикмахер был слишком угодлив, а модистку, неряшливую толстуху с отменным вкусом и необузданной фантазией, было вообще опасно приглашать в приличное общество: она критиковала туалеты присутствующих дам во всеуслышание и не выбирая выражений.

Другое дело — Мартен Саба. Ей сразу понравились его манера держать себя, его бесстрастность и сдержанная вежливость. Так что вряд ли от него можно было ожидать каких-нибудь экстравагантных выходок. Поэтому, желая польстить его самолюбию, она решила принимать его как равного, ничуть не хуже прочих своих гостей.

Однако главным для нее все равно было привести себя в порядок, что Мартен, естественно, понимал и против чего не возражал.

Приступая к работе, он сразу предупредил, что при свете дня следы аварии все же будут заметны, но постарался успокоить Анну-Эванжелину:

— Если вы не будете смущаться, синяков никто и не заметит.

— Но их видно, видно! — капризно простонала Анна-Эванжелина, глядя на себя в зеркало, когда он завершил работу над ее лицом.

— Больше накладывать грим нельзя, — покачал головой Мартен. — Лицо станет похожим на маску.

— О-о!..

— Какое вы будете надевать платье? — спросил Мартен. — Попробуем сыграть на оттенках. А завершим композицию шляпкой!

Втроем — третьей была горничная — они добрых полчаса перебирали обширный гардероб кинозвезды. Несколько платьев удостоились пристального внимания Мартена; он придирчиво рассматривал их.

— Вот это? — робко спросила Анна-Эванжелина, указывая на платье, которое, как ей показалось, очень ей шло. Мартен разглядывал его особенно придирчиво.

— Нет, — возразил молодой человек. — Оно, пожалуй, грубовато. Лучше это, — предложил он. — А я, чтобы не мешать, пока побуду в гостиной.

Он вышел в гостиную, где к старшему Готорну присоединились еще двое: взъерошенный сценарист и томного вида юноша — наверное, партнер Анны-Эванжелины по следующему фильму. Представленный новым гостям как «новый гример нашей милой Аннет и завзятый синемафоб», Мартен с полчаса поддерживал свое второе реноме беззлобными подтруниваниями над продукцией «Готорн Синема», пока, по призыву горничной, не вернулся к выполнению первой его части.

— Очень хорошо, — отметил он. — Половину следов мы ликвидировали! Теперь займемся прической и шляпкой!

Прическа, по мнению Мартена, должна была быть простой, без всяких затей. Горничная, повинуясь его указаниям, собрала волосы Анны-Эванжелины в узел, оставив около лица несколько локонов. Локоны были завиты в спирали, и Мартен собственноручно крепил их заколками.

— А это что? — спросил он, заглядывая в шляпную картонку, которую поднесла горничная.

— Шляпка к этому платью.

Мартен подцепил шляпку, выволок ее на свет, придирчиво осмотрел, поднес к голове Анны-Эванжелины; однако шляпка явно ему не понравилась, и он швырнул ее обратно в коробку.