На той стороне

Рассказы о волшебном постояльце перешли и в мою семью, и я, так же как отец, рассказывая, цокал языком и сокрушался.

А колодезь тот, действительно, был артезианский. На этом месте теперь стоит водонапорная башня.

4

После той зимы, все мои детские виденья и страхи улетучились, ночами больше не тревожили призраки, а потом я о них и совсем забыл.

Вскоре мы переехали в большой каменный дом, деньги за страх, полученные отцом, пригодились в самый подходящий момент.

Нашу маленькую избу купил обрусевший цыган, женатый на бондарской вдовице.

Цыган откуда-то привёз и свою мать, костлявую старуху с тяжёлой серьгой в одном ухе и вечно дымящейся маленькой чёрной трубкой в зубах.

Цыганка курила, время от времени сплёвывая большую жёлтую струю на землю. Мы, малыши, часто собирались напротив посмотреть, как курит чудная старуха.

Иногда она заманивала нас к себе и за горсть махорки, украденной из дома, нагадывала на каких-то не наших, странных картах с нарисованными странными человечками, каждому наше ребячье счастье, которое у всех, непременно, сбывалось.

А какое может быть ещё детство? Только счастливое.

Цыганка, так непохожая на наших русских старух, к первому снегу умерла, прожив под настоящей крышей за все свои длинные годы только несколько месяцев, которые, наверное, своей обыденностью и сократили ей жизнь.

Цыган, вспомнив свою кровь, стал часто посматривать на горизонт, и в одно утро вдовица проснулась в пустой постели.

То ли от внезапной потери свекрови, то ли от холодной теперь перины баба стала чахнуть и потихоньку заговариваться.

Соседки утверждали, что к ней летает змей огненный – вот-те крест! Сами видели!

У бабы, действительно, по всем ночам, несмотря на дороговизну керосина, светилась лампа, и по занавескам шарахалась тень.

– Не спит, – сокрушались бабы. – Опять змей в гости прилетал. Ой, не к добру!

А баба, эта наша бондарская вдовица, была раньше приветлива, имела подруг-однопечальниц, которые длинными вечерами собирались у неё на скорбные посиделки, вспоминали годков-мужиков, сложивших головы на чужих полях.

Вот однажды, чтобы отвадить свою приятельницу от «змея», собрались они у неё без спроса, со своим бабьем вязаньем на всю ночь.

Теперь с подружками она была неприветлива, груба, но вытолкнуть их из избы не сумела, и весь длинный вечер сидела молча, уставившись на входную дверь.

Пока, с вечера, бабам было ещё ничего, но к ночи потихоньку от одной к другой стала перебираться робость, и теперь они уже все неотрывно смотрели на дверь, тяжело дыша и неизвестно кого ожидая.

То ли материализовался их коллективный страх, то ли ещё что, но на всех к полуночи вдруг напал морок – дверь сама почему-то отворилась, и на пороге появилась со своей неизменной трубкой в зубах недавно умершая старуха, цыганская свекровь хозяйки.

Как потом трясущимися губами рассказывали бабы, эта чёртова старуха, оскалив лошадиные зубы, завыла по-волчьи, присела на корточки и быстро вспрыгнула на печь, спрятавшись там за занавеской.

Баб из дома как ветром сдуло.

Так и оставили до утра дверь нараспашку. Утром колхозный бригадир, заглянув в избу, собирая колхозников на работу, видит – напротив двери сидит та самая вдовица и удивлённо, вроде не узнавая, смотрит, не моргая, на вошедшего.

Бригадир окликнул её – молчит. Тронул за плечо – она и повалилась.

Потом этого бригадира, Ивана Кочегарова, долго вызывали в милицию по поводу смерти этой одинокой женщины: не помог ли он ей отправиться на тот свет?

В бабьи рассказы правоохранительные органы не верили. Но всё обошлось.

Услышав эти рассказы о летающем в прежнюю избу «змее», отец только посмеялся, обругав воронами доверчивых женщин, и за бутылку самогона, купленную бабами вскладчину, на спор пошёл ночевать один в ту избу в надежде хорошо выспаться. Мать отговаривала его:

– Мало ли что бывает, когда Бог спит?

Но мой храбрый батяня смахнул остатки самогонки рукавом с губ и ушёл смотреть «змея».

Рассказы о чудищах, прилетающих с погостов, бытуют часто. Говорят, о покойниках тосковать нельзя, грех, а то бывает так, что прилетит «огненный змей», разобьётся где-нибудь на задах вдребезги, и превращается в призрак умершего человека. «От как! «– оглядываются пугливо бабы.

Поэтому я со страхом ждал возвращения отца.

Утром отец пришёл строгий и задумчивый. На расспросы матери, лишь только загадочно ухмыльнувшись, перекрестился на передний угол, где у нас висели иконы, и молча полез на печь отсыпаться. По всему было видно, что ночь прошла непросто.

Вечером к нам пришла делегация женщин с интересом послушать новостей о старой цыганке, но мой родитель, коротко матюгнувшись, выпроводил всех за дверь, несмотря на укоризненные взгляды матери.

Вдовица умерла, и наш старый дом теперь отошёл к колхозу, но селиться в нём никто не захотел. Дом, в котором прошло моё раннее детство, так и пустовал, пугая прохожих чёрными окнами, в которых никогда уже не затеплится приветливый огонёк.

Однажды приехали геодезисты, походили по селу с длинными складными планками, посмотрели в узкую трубочку на длинной треноге и уехали.

Через некоторое время надрывно завыли самосвалы с песком и щебнем. Взворотили дернину на лугу бульдозеры. Один из них в два захода сдвинул продутую ветрами, уже бесхозную теперь избу, прокладывая простор для новой современной дороги.

Бульдозерист, выпрыгнув из кабины, долго ковырял носком кирзача пожелтевший человеческий череп. Зачем и когда эта страшная находка попала под половицы – неизвестно.

Так мне рассказывали уже потом соседи, удручённо качая головами, когда я, приехав в село, расспрашивал их о старом доме.

Вскоре дорогу запеленали в бетон, и по ней во все концы помчались гонцы, весело сигналя бондарскому люду.

Посмотрит когда иной бондарец на дорогу, почешет в голове и скажет: «М-да! … Широка Россия, а дома только не тесно».

5

Тогда мы жили в большом кирпичном доме бывшего колбасника Федьки Гусева, попавшего под горячую пулю за конокрадство, когда советская власть дала слабинку – был пущен клич «Обогащайтесь!»

А как обогащаться, когда на колбасной замок амбарный висит, и весь мясной дух выветрился. Мыши одни. Нужно мясо. И как можно больше. Корову увести хлопотно, а лошадь какую – запросто. Оседлал, и она тебя сама до места доставит, а по утру уже в горячей колбасе аппетитным дымком исходит. Коммерция! Ну, и попал под жакан. А сын его Кирюша, забубённая головушка, нет чтобы отцово дело продолжить, подался в город. До войны о нём ни слуху ни духу не было. На двери родительского дома пудовый замок – и тот под ветрами и дождями тончался, хозяина ждал.