Начальник Америки

— Прекрати вредительство! — возмутился я. — Вербуй себе коряков, алеутов, индейцев.

— Но они же большей частью неграмотны и вряд ли выдержат тамошний климат!

— Тогда набери по дороге гавайцев, они привычны к тропической жаре.

— Мне нужны русские, — упирался Тропинин. — Эти англичане страшные расисты и считаться будут только с белыми.

— Мне самому не хватает грамотных людей. У Яшки в команде несколько русских, среди твоих телохранителей я видел одного светленького. Чтобы вести переговоры, вполне достаточно.

— А кого я оставлю вести дела? — возмущался Тропинин. — А кого стану посылать с поручениями?

— Выкручивайся, как знаешь, но моих приказчиков и капитанов не трогай.

— Тогда уступи мне хотя бы Незевая, — неожиданно предложил Лёшка. — И Хавьера.

Я задумался. Хавьер был калифорнийским индейцем и преподавал в наших учебных заведениях испанский язык. Но я готов был устроить его ученикам маленькие каникулы. Но Незевай…

— А Незевай-то тебе зачем? Думаешь, его англичане в европейцы запишут? И где я найду ещё одного трезвенника ему на замену? У Бичевина, вон сколько пойла свои же выдувают пока работают. Пашка Тунгус уже пожелтел от битой печени.

— Во-первых, он мусульманин и может помочь столковаться с единоверцами, а во-вторых, индийские и армянские купцы должны понимать тюркские языки. Они же торгуют со Средней Азией.

Это правда. Незевай был единственным мусульманином в наших колониях. Хотя я мог бы поклясться, что ни разу не видел, как он молится.

— У него спроси, — сдался я. — Захочет, пусть едет.

Когда слух о наборе людей распространился по городу ко мне, как это водится, пожаловали ветераны — Тыналей и Чиж. На этот раз, правда, они просили не за себя, а за сыновей. Мальчишкам их стукнуло лет по двенадцать-четырнадцать. Но на фронтире такой возраст считался уже достаточным, чтобы встать на крыло.

— Мы хотим отправить их с Алексеем, — заявили ветераны. — Пусть попробуют нашего хлеба, не всё им в городе штаны просиживать.

— С ума сошли! — воскликнул я. — Вы хоть знаете что такое Индия? Это даже не Калифорния! Людям привыкшим ко льдам и морозам, будет там жарковато.

Они пропустили предостережение мимо ушей. Стояли и ждали того единственного ответа, который их устраивал.

— Вытащите из воды рыбу и посмотрите, как она себя чувствует. Вот что ваших детей там ожидает, — не сдавался я. — Загнутся от холеры, лихорадки, малярии и сотни других болезней, названий которым ещё даже не придумали.

— Они должны попробовать, — разом улыбнулись старые друзья.

— А зачем вам моё согласие? — заподозрил я неладное.

Подростки-то на меня не работали и были вольны наниматься хоть к Яшке, хоть к Тропинину.

— Алексей сказал, что без твоего разрешения он детей на борт не пустит.

— Поумнел, значит? Или захотел спихнуть на меня ответственность? Ладно. Пусть берёт их гардемаринами или приказчиками, но только пусть весь поход не только морскому делу обучаются или там купеческому, но и всяким прочим наукам.

На следующий день пришлось отпустить в Индию Расстригу.

— Жаден я до познания, — завел он старую песню. — И потом, кто же гардемаринов наукам обучать станет?

Но тут я согласился сразу. Можно сказать, заранее просчитал, что не выдержит Расстрига, попросится в поход. А у меня как раз имелось небольшое дельце, в котором он мог помешать.

На этот раз хотя бы Комков с Окуневым не просились в поход. Старели ветераны. Родной дом стал им милее приключений или возможной наживы. Одно меня радовало, что родным домом они считали Викторию.

* * *

Мы уложились со сборами за две недели и вышли из Виктории в середине мая. Я отправился с экспедицией, решив проводить товарищей до Оаху. Мне уже давно следовало проторить эфирную дорожку на Гавайские острова. Без осмысленной стратегии наша фактория прозябала. Свешников с двумя помощниками-индейцами крутился как мог, но ему сложно было определиться с местными товарами, ценами на них, а мутная вода тамошней политики обещала головную боль, если только не расставить все акценты заранее. Кроме того, я собирался, если получится, каким-то образом предупредить Кука, чтобы уберечь его от фанатиков-таксидермистов.

То, что раньше считалось дальним плаванием, в масштабах индийского похода стало лишь первым самым простеньким перегоном. Но для меня и такое плавание оказалось едва ли не самым протяжённым за всю авантюру. Благо яхты действительно показали резвость, а Яшкины парни умели их укрощать.

Сперва мы несколько дней шли вдоль берега, но однажды, поймав ночной бриз, повернули в открытый океан.

— Двенадцать узлов, — сообщил матрос, вытаскивая лаглинь.

Мой мозг непроизвольно начал подсчёт. Двенадцать узлов… это почти двадцать километров в час. То есть за сутки при такой скорости корабль покроет почти пятьсот километров. Но, конечно, ветры редко сохраняют постоянство. Вот и бриз вскоре ослаб, а привычный в этих краях западный ветер заставил умерить ход.

— Шесть узлов, — произнес матрос.

Культура мореплавания, насаждаемая Ясютиным, давала о себе знать. Люди меньше боялись моря, меньше полагались на предрассудки. Компас, песочные часы, секстант, карты стали привычными атрибутами, которыми умел пользоваться не только капитан или его помощник, но и любой член команды. Колышками на доске вахтенный обозначал время, курс, скорость. Затем заносил данные в судовой журнал. Всё это позволяло довольно точно идти по счислению, проверяя положение обсервацией. Хотя определять долготу нашим морякам пока приходилось с большим допуском из-за несовершенства часовых механизмов.

Из за переделки парусов свободного места на палубе «Кирилла» оставалось немного, да и его занимал запасной рангоут, шлюпки, вёсла, шесты, бочки с водой. Когда команда перекладывала паруса, тренировалась, а также во время шторма или даже неуверенного ветра, пассажиры сидели взаперти в крохотных каютах казёнки, в трюме. И только когда ход был постоянным, Яшка разрешал выходить людям на палубу, а внутренние помещения проветривали с помощью виндзейля — длинной парусиновой трубы. Тропинин беспокоясь о сохранности мехов особо настаивал на регулярном проветривании.

Пассажиры устраивались на наветренном борту, на страховочной сетке под бушпритом или за кормой, на крыше казенки. Но в любой момент мог прозвучать сигнал к повороту и тогда требовалось уклоняться от гака, веревок, бегающих матросов. В солнечную погоду за борт спускали шлюпки и брали их на буксир. Тогда можно было забраться в них.

В одной из шлюпок Расстрига о чём-то спорил со Слоном, которого Бичевин отправил в Индию, чтобы тот присматривал за ссуженными Тропинину деньгами, а заодно присматривался и к самой Индии. На сетке за кормой приказчик Храмцов толковал о языках с татарином Незеваем и китайцем Шэнем — до меня доносились тюркские и кантонские слова. Сам Тропинин, свесив ноги за борт, говорил с Дышло, который только недавно вернулся из Чукотки и которого я с большой охотой уступил Лёшке, как человека безусловно европейской внешности. На борту «Кирилла» вообще оказалось много старых друзей или… детей старых друзей.