Надежда для Бирюка

Надежда ругалась, грозила в следующей раз не приходить. Мироновна каялась, обещала поехать в больницу, как только придёт в себя, но ехала не в ЦРБ, а на дальний огород или пасеку.

Вот и сейчас Надя возилась с Мироновной уже битый час, а самой вот-вот рожать, между прочим.

– Завтра в роддом поедем, – ответил Митрофан на вопрос друга.

– Ну ты силён…Не страшно столько детей-то?

– Нормально, – улыбнулся Митрофан. – Работать больше придётся, заказов набрал, фирму расширил. Дом построил, ремонт, считай, доделал. К зиме переедем.

Действительно, для семьи с семью детьми старый дом Митрофана становился тесен, а если ещё родятся? Хорошо бы поостеречься, двоих совместных им с Надеждой хватит, но человек предполагает, а бог располагает.

Взять хотя бы появление Марата в их семье. Никто не думал, не гадал, что в многодетном семействе Гучковых, когда жена ждёт шестого младенца, появится приёмный мальчишка.

Митрофан не понял, какими путями ему попался пост об устройстве ребёнка в семью. Зацепился взглядом за смутно знакомое имя. Вспомнил…

В онкологическом диспансере, где умерла Маша, лежала женщина с такими же диагнозом, и тоже после родов. Ушла в одно время с покойной женой.

Митрофан своего Вовку сам растил, мысль отдать государству, чужим людям ни на секунду не промелькнула.

Тяжело, легко – его ребёнок, не крест, а счастье, ему и лелеять эту радость. От младенца той женщины отказались сначала родители, потом муж – не выдержал нагрузки.

Тогда Митрофан хотел взять мальца. Трудности и лишний рот не пугали, что делать, если мать родить родила, а кому нужен окажется – не подумала, но одинокому мужику не отдали. Не положено.

Через время – опека больше года пыталась образумить кровную семью, да не вышло, – мальчонка всё же попал в базу, и тут же его забрали в семью. Не удивительно – практически здоровый годовалый малыш, с полным статусом, без братьев и сестёр, мечта приёмных родителей.

И вдруг – снова в базе.

Как так-то? Что за чертовщина? Ошибка, может?

Поговорил с Надей, вместе съездили в опеку, разузнали, что к чему. Оказалось, что у семьи, которая забрала ребёнка, родился свой, родной, после они развелись. Ни приёмной матери, ни отцу, чужой стал не нужен.

Наигрались и пошли жизни свои устраивать. Марата вернули в детский дом. Вот такая незамысловатая история.

Биологическая мать не подумала, для кого на белый свет рожает сироту, приёмная отказалась. Человеку же в жизнь идти.

Забрали они с Надей Марата, несмотря на удивление службы опеки, только кто запретит? Доход у семьи на зависть многим. Митрофан никогда сложа руки не сидел, всегда знал, труд – основа основ жизни.

Вот уже полгода Марат у них. Поначалу настороженным дичком на людей смотрел, сейчас оттаивать начал, доверять понемногу, глядишь, и родным станет.

Ладу Митрофан давно считал родной, Надя детей Митрофана за своих считала. Разницы никто между общим и своими не видели. Хулиганили – поровну получали, хвалили всех одинаково.

И Марат постепенно вливался в их семью, скоро ещё один Гучков родиться, вернее, Гучкова.

– Что-то долго… – Митрофан недовольно потоптался, глядя на порог дома Мироновны.

Взять бы за шкирку вредную страху, отвезти в больницу, закрыть в отделении, чтоб ни себе жизнь не усложняла, ни людям.

– Смотри, какая идёт, – оторвал его от лицезрения деревянного порога Сергей.

Митрофан обернулся, никого не увидел. Улица пустынной не была, разгар дня, люди спешили кто по делам, кто с работы, кто-то и просто так прогуливался.

К тому же лето, отдыхающих полно, туристов, те повалили, когда какой-то делец открыл музей старообрядчества в их Кандалах. Лавки поставил деревянные, иконы повесил, половики настелил, вещал с умным лицом сущие глупости.

Но местные не роптали, те же старообрядцы, что их согласия, что других, не шибко-то возмущались, потому что туристы – это хлеб.

Кто-то пирожки приноровился печь, кафе открыл, кто-то народные промыслы освоил, грибами-ягодами торговал, по пути показывая на встречных-поперечных жителей, иные из которых к старообрядчеству не имели никакого отношения, со словами: «Вон идёт, старове-е-е-ер, да».

А старовер тот – урождённый шаманист, ставший атеистом, будучи пионером.

Любили завернуть небылицу, да такую, что местные, кто слышал, смех сдержать не могли, но зевакам подтверждали, что так всё и есть. Живём без документов, бусы янтарные носим, и бабы, и мужики, в церковь ходим православную, куда советская власть ещё загнала. И поповцы, и беспоповцы, и два мусульманина даже, для колорита, лишними не будут.

«Пирожки с чем будете? С малиной ещё возьмите, лесная малина-то, едва ноги от медведя унёс, пока собирал, с рыбой берите-берите, сам ловил, вчера только плавала».

А в местном магазинчике чудесным образом расширился ассортимент замороженных лесных ягод, грибов, рыбы и мяса.

– Ты что холостым жил как монах, что вдовцом, что женатый монахом живёшь, – вздохнул Серёга. – Туристка, смотри какая, – показал в сторону высокой стройной женщины с распущенными волосами, в струящемся платье. – Вообще что ли никого кроме Надежды не видишь? – подмигнул Сергей.

– Не вижу, – равнодушно пожал плечами Митрофан.

Он действительно не видел. Смысл на чужое смотреть, если оно чужое? Ни кошельков чужих, ни женщин посторонних Митрофан не замечал, не сравнивал. У него своё было – родное.

О нём думал, его берёг.

И правду сказать, разве хоть одна женщина мира может с его Наденькой сравниться? Если только Моника Беллуччи, да и то… сомневался Митрофан, сильно сомневался.

– И ты не смотри, – проговорил Митрофан, едва шевеля губами, глядя через плечо друга.

Там, сидя у грядки, замерла законная супруга Сергея. Неспешно встала, одёрнула трикотажное платье, пригладила волосы ладонью, вздохнула, сощурилась, повела недовольно плечами, показав худые ключицы в разрезе.

– Конец тебе, Серёг, – засмеялся Митрофан, резко отворачиваясь.

Смертоубийство грех, конечно, но не когда муженёк пойман на неровном взгляде в сторону какой-то вертихвостки молоденькой… Тогда дело это сугубо высоконравственное, богоугодное, всеми конфессиями поощряемое.