Надежда на счастье

Присев к туалетному столику, она расчесала волосы, все еще немного влажные, и закрутила их узлом на затылке, выпустив вдоль щек вьющиеся пряди. Конор как-то раз сказал ей, что ему нравится такая прическа, сказал в то воскресенье, когда она его брила. Закрепив узел двумя гребнями, Оливия вспомнила, как он распустил ее волосы, когда обнимал на кухне. Воспоминание об этом все еще приводило ее в трепет.

Оливия разгладила складки темно-красного платья, довольная тем, что взяла его с собой. Она попыталась вспомнить, когда в последний раз надевала это красивое платье, когда в последний раз ощущала приятное шуршание изящного кружевного нижнего белья. Увы, она не могла этого вспомнить. Очень уж давно это было. Да, слишком давно.

Поднявшись на ноги, она отступила на несколько шагов, разглядывая себя в зеркале. «Как странно… – промелькнуло у нее. – Оказывается, я довольно хорошенькая».

Конор очень настаивал, и она приняла его приглашение поужинать вместе. Что ж, сегодня она не будет выглядеть как старая дева. Сегодня вечером она не собирается быть бесцветной и непривлекательной Оливией Мейтленд. Она внимательно осмотрела лиф платья. Вырез, конечно, более скромный, чем у некоторых, но для нее это – довольно вызывающе. Что ж, так даже лучше. Хоть раз в жизни она будет выглядеть вызывающей. Ей всегда хотелось хоть немного романтики, и сегодня – ее единственный шанс.

Оливия вспомнила синие глаза Конора, и ее снова охватил трепет. «Только один раз, – думала она. – Иначе я буду сожалеть до конца своих дней…»

Когда Оливия открыла дверь своей комнаты, Конор замер в изумлении. У него тут же пересохло в горле, и ему ужасно захотелось сделать хороший глоток виски. «Пожалуй, даже два глотка, – подумал он. – Черт возьми, как же мне выдержать это? Неужели я смогу сидеть с ней весь вечер и разговаривать, не смея даже поцеловать ее?»

– Что-нибудь не так? – с беспокойством спросила Оливия.

– Нет-нет, все в порядке. – Он покачал головой. – Просто я… Я поражен. – Он попытался улыбнуться. – Вы такая красивая, что все мужчины в ресторане будут мне завидовать.

Оливия в смущении пробормотала:

– Это все платье… Оно действительно очень красивое.

– Нет, дело не в нем. – Конор окинул ее взглядом. – Хотя должен сказать, что платье и впрямь удачное.

– Вы тоже неплохо выглядите. – Оливия кивнула на его новый костюм.

Конор провел ладонью по темно-серому жилету. Заплатив за свою комнату, стрижку и ванну, он отложил три доллара на одежду.

– По крайней мере, он мне по размеру. И я думаю, что у меня еще осталось достаточно, чтобы пригласить вас на ужин.

– Вы не обязаны это делать, – сказала Оливия. – Я сама могу за себя заплатить.

– Может, и можете, но я этого не допущу. – Он предложил ей руку. – Прошу вас, мисс Мейтленд.

Оливия взяла его под руку, и они спустились в гостиничный ресторан. На ужин Конор заказал бульон, лососину в укропном соусе, спаржу и персиковое руссе. Полчаса спустя к ним подошел официант и спросил, не желает ли дама кофе, а джентльмен – напитки и сигару. Конор без колебаний ответил:

– Да-да, кофе. А также ирландское виски, пожалуйста, и гаванскую сигару.

– Хорошо, сэр. – Поклонившись, официант удалился.

Заметив, что Оливия закусила губу, Конор спросил:

– Вам это не нравится?

– Нет-нет, почему же…

– Оливия, у вас на лице написано, что вы огорчились. Я совсем забыл, что вы не одобряете виски. Пожалуй, я откажусь.

– Нет, не надо отказываться. Пожалуйста… Пейте свое виски и курите сигару, если хотите.

И все же он чувствовал, что Оливии не по себе.

– Скажите, а почему вам это не нравится?

– Видите ли, мой отец пил виски. Бурбон. Причем довольно много, если честно. И он не раз страдал из-за этого.

Оливия машинально комкала салфетку, лежавшую у нее на коленях.

– Когда я была девочкой, – продолжила она, – все было не так уж плохо. Мама не одобряла крепких спиртных напитков, так что при ней он не пил. Но у него был тайник для виски. Мама, конечно, знала об этом. Все знали. Но ради нее он по возможности сдерживался. А вот после ее смерти стал пить открыто. И пил все чаще и чаще. Это было… довольно неприятно.

Тут Конор кое-что понял.

– Так вот почему у вас в юности не было ни балов, ни приемов.

– Да, поэтому. Мои братья большую часть года находились в университете, и, конечно же, я не могла посещать светские мероприятия без сопровождения. Поэтому я выходила в свет не очень часто, а когда выходила, то обычно с отцом. Но после нескольких скандальных случаев нас перестали приглашать. – Она помолчала и добавила: – Моему отцу было очень трудно пережить смерть матери. Он чувствовал себя без нее… совершенно потерянным. И он стал опасаться, что я покину его, если выйду замуж. Поэтому отец никому не разрешал ухаживать за мной.

– Вы когда-нибудь возмущались?

– Да, – призналась Оливия. – Но он ведь был моим отцом.

Тут появился официант. Он поставил чашку кофе перед Оливией и бокал виски – перед Конором. Он также принес маленький серебряный подносик с сигарой и гильотиной для обрезания сигар. Конор сделал глоток виски – но тут же отставил бокал.

Оливия отпила немного кофе, потом вновь заговорила:

– А когда началась война, все молодые люди отправились в армию. Многие из них так и не вернулись. Все рабы, конечно, ушли, и плантации пришли в запустение, потому что обрабатывать их было некому. Потом до нас дошел слух, что оба моих брата погибли при Геттисберге.

Она вздохнула и взглянула на Конора.

– Думаю, что именно это и стало для отца последним ударом. Очень быстро он из энергичного и волевого мужчины превратился в старика, и я ничего с этим не могла поделать. Я пыталась заботиться о нем, пыталась помочь ему, но не могла. Вот почему он упал с лестницы и сломал позвоночник. Он был тогда, конечно же, пьян.

В ее голосе не было ни осуждения, ни досады – только покорность судьбе. И Конору вдруг пришло в голову, что у них с Оливией, людей совершенно разных, все-таки есть нечто общее. Они оба были ужасно одиноки. Желая хоть как-то выразить свое сочувствие, он потянулся к руке Оливии и накрыл ее ладонью. Пальцы их тотчас же переплелись, и она, взглянув на него, тихо сказала:

– Спасибо, Конор.

– За что?

– За то, что выслушали меня. Я еще ни с кем об этом не говорила.

Оливия улыбнулась ему, и его желание утешить ее переросло в желание совсем другого рода. Очевидно, его чувства отразились на лице, потому что она перестала улыбаться и внимательно посмотрела ему в глаза.

– Вы действительно считаете, что я красивая? – спросила она неожиданно.

Конор замер. Он смотрел в ее широко распахнутые карие глаза и чувствовал себя так… как будто тонул в расплавленном шоколаде.