Наедине с совестью

Так думал гвардии лейтенант. Но совсем другими мыслями был занят Янка Корень. Буйное цветение природы и тишина летнего солнечного дня увлекли его в размышления. Он глядел на белые дерзкие ромашки и, словно в полусне, видел свою любимую. Сколько раз выходили они в поле собирать белые и голубые подснежники. Хорошо было Янке с Фаиной Михайловной. Две последних встречи, голубые вечера, письма! Разве забудешь это? Повернулся к Смугляку, сказал мягко:

– Опять душа тоскует! Приварила меня к сердцу своему Фаинушка. На цветы смотрю - ее вижу. Переобуваться начну - гоже она перед моими глазами. Носки она мне связала. А позавчера, перед вылетом сюда, носовой платок подарила. Вот смотри - сама вышивала. Заботливая, на все руки мастерица. Уцелею - непременно женюсь на ней. С такой легко будет шагать по жизни!

Смугляк, улыбаясь, молча смотрел на друга.

В полдень из леса на поляну неожиданно выехала повозка. В передке сидел белоголовый подросток в розовой полинялой майке. Остановив лошадь, он не спеша слез с повозки, опустил чересседельник и, взяв косу, отошел в сторону. Выбрав место, подросток поточил литовку и ловко начал косить сочный густой пырей. Знакомый звон косы и приятный хруст скашиваемой травы доносился до слуха гвардейцев. Эта картинка напомнила Михаилу дни сенокоса в подшефном совхозе. Он выезжал туда с бригадой шахтерской молодежи. Вот так же размахивая косой, молодой шахтер шел впереди всех, прокладывая широкий прокос. За ним - Тася Бушко, Степан Ковальчук и Сашка Кубарев. Живая, энергичная Тася, стройная, с алыми щеками, нагоняла Михаила и громко, чтоб слышали все, покрикивала:

– Спеши, Мишенька, пятки обрежу!

А вечерами они уходили на околицу, где собиралась совхозная и прибывшая из города молодежь. Двухрядка Сашки Кубарева, грустя и вздыхая, отзывалась в глубине леса удивительно милыми переливами. Звонкоголосая Тася безумолку пела свои любимые частушки. Михаил издали узнавал ее голос, спешил к ней.

– Опять зовет колокольчик!

Это была первая, самая чистая и самая горячая любовь Михаила. Светлый образ девушки никогда не стирался в его памяти, не уходил из его сердца. Сотни раз хотелось ему соколом лететь к шахтерскому клубу, где они встречались по вечерам. Но не было у Михаила крыльев сокола. Теперь затерялась любовь его на фронтовых дорогах. Тася, Тасенька, где же ты, милая, русоволосая певунья? Давно уже не звенел колокольчиком твой любимый голос.

Михаил так глубоко ушел в думы, что на минуту забыл, где он находится. Янка подумал, что взводный засыпает, решил не беспокоить его, продолжал наблюдение за косарем-подростком. А когда он убедился, что гвардии лейтенант не спит, пододвинулся к нему, легко коснулся его руки.

– Взводный, может, поговорим с этим хлопцем?

Смугляк словно очнулся, поднял голову.

– Не возражаю. Давай поговорим.

Спрятав в кустах рацию, они осмотрелись кругом и направились к повозке. Высокая трава заплеталась за ноги, шелестела и щелкала. Но подросток не слышал приближающихся шагов. Гвардейцы остановились в трех метрах от паренька, и Янка, приложив руку к головному убору, приветливо сказал:

– День добрый, земляк!

Косарь быстро повернулся к ним лицом и замер от удивления. Он оробел в первую минуту: черенок косы выпал из его рук, но он быстро оправился и, осмелев, пристально осмотрел подошедших. Кто же они такие? У обоих на пилотках виднелись маленькие зеленые звездочки. Вот в такой же форме был его отец, когда уходил на фронт. А может, эти незнакомые люди переоделись? Поднял глаза, спросил робко:

– А вы чьи? Наши или нет?

– Если ты считаешь Красную Армию своей, тогда мы ваши, - улыбнулся Янка.
– У меня вот мать тут в Лужках живет. Может, знаешь Корень Татьяну Тимофеевну? Не знаешь? А тебя как зовут? Максимом? О, хорошее имя. Отца моего тоже так звали. Ну, садись, Максим, и расскажи нам, как вы тут поживаете?

– Плохо, - сразу и как-то по-взрослому ответил мальчик.
– Хлеба нет и заработать не у кого. Одной картошкой питаемся.

– А ты с кем еще живешь?

– С сестричкой. Родители погибли: отец на фронте, а мать в городе от бомбежки. Весной полицай забрал у нас хлеб и птицу, жить совсем плохо стало. Родни тоже нет.

– А немцев много в ваших местах?

– Не очень. Они больше по городам живут. Сюда заглядывают редко: лесов боятся они. И полицаи боятся.

– Значит, партизаны есть?

– А где их нет теперь, - опять не по-мальчишески ответил Максим. Сегодня ночью эшелон пустили под откос. Слыхали? Ну вот, техники много пропало и фашистов погибло много.

– Выходит, партизаны в кукурузе не отсиживаются.

Максим улыбнулся. Ему понравились слова Корня. "Хорошие дядьки", подумал. И тут же спросил:

– А вы куда идете?

– Будем здесь армию ждать, - пояснил Янка, поглаживая круглый подбородок.
– Нам бы устроиться где-нибудь, отдохнуть. Двое суток в дороге. А приютиться пока еще негде.

– А вы к нам на хутор идите. У нас тихо.

Смугляк, сидевший рядом и внимательно изучавший Максима, покашлял. Янка повернулся к нему и вопросительно посмотрел в глаза.

– Как ты думаешь, взводный?

– Пожалуй, можно.

– Тогда вот что, Максим, - поднялся Янка, - заваливай нас травой и вези на хутор. Да смотри, чтобы ни один посторонний глаз не видел.

Максим подошел к повозке.

– Ладно. Телега большая и травы хватит. А людей вам бояться не надо. Ложитесь рядом.

Минут через десять повозка, доверху нагруженная свежей, пахучей травой, тронулась и вскоре затерялась в березняке.

*

Полесский хутор спрятался в глубине леса, видимый только с севера в узкий коридор просеки. С двух сторон к нему полудугой подступало болото, с третьей - сосновый бор и проселочная дорога, когда-то гладкая, разъезженная, а теперь заросшая муравой.

Палаша сидела на крыльце лесного домика и поджидала Максима. "Может, случилось что?" - думала она. Но, увидев подъезжающую повозку, обрадовалась. Сорвалась с крыльца и побежала навстречу.

– Что так долго ездил?
– спросила она, укоризненно взглянув на Максима.
– Не беда ли какая приключилась?

– Никакой беды. Палаша. Просто далеко уезжал.
– И, остановив у крыльца Гнедуху, спросил: - А ты боялась одна? Больше так далеко не поеду. Не сердись.

– Я не сержусь. Полицай приезжал к нам, Петро Рудь.

– Приезжал? А зачем, не сказал?

– Сказал, чтобы к вечеру я в Лужки пришла.

Поняв, что в хуторе никого нет, Янка сбросил с себя траву и быстро вылез из повозки. За ним последовал и Смугляк. Это было так неожиданно, что Палаша вскрикнула и попятилась назад. Максим бросился к ней, начал успокаивать:

– Это наши, Палаша. Веди их в хату.

Максим отпряг Гнедуху и привязал ее к кормушке, затем закрыл в сарай повозку и тоже вошел в домик. Палаша уже познакомилась с военными, сидела у окна, рассказывая им о хуторе. Максим помыл руки и присел к окну, рядом с Палашей.

– Может, картошки молодой сварить?
– спросил он у гостей.
– Больше у нас ничего нет.

– Спасибо, дружище!
– поблагодарил его Михаил.
– Продукты у нас есть, а когда не будет, у полицая возьмем.
– Он вынул из вещевого мешка большой кусок желтоватого сала, отрезал несколько ломтиков и подал Палаше. Поджарить сможешь?