Наедине с совестью
Шрифт:
Палаша смутилась, покраснела.
– Смогу. Неси щепки, Максим, на растопку.
После завтрака мужчины вышли во двор, а Палаша стала собираться в Лужки. Янка, взяв автомат, направился провожать ее. Возле низенькой, прокопченой бани он остановился:
– У меня просьба к тебе, Палаша.
Она по-своему поняла эти слова, нахмурила брови.
– Знаю. Пусть железом пытают - не выдам.
– Это хорошо, Палаша!
– похвалил ее Янка.
– Но я не об этом. В Лужках у меня мать живет. Сельсовет знаешь где? Так вот рядом, в маленькой хате.
– Тетя Таня?
– оживилась Палаша.
– Знаю, знаю.
Янка опустил голову, вздохнул.
– Так вот что, Палаша, - попросил Янка, - увидишь мать - обо мне ни слова. Не надо тревожить старушку. Все равно я сейчас ничем помочь ей не могу, а встречаться нам нельзя. Мы по делу тут.
– Понятно, - кивнула головой Палаша.
Тем временем Смугляк разговаривал с Максимом. Максим рассказывал, как умерла мать от раны и как им трудно жилось первое время без матери. Ему тогда было одиннадцать с половиной лет, а Палаше пятнадцать.
– И вы одни жили?
– Нет, тетя Тася с нами жила. А потом ушла. Она мне интересную книжку подарила: "Тарас Бульба". Я три раза прочитал ее. Понравилась.
Он принес из домика книгу и раскрыл ее. На первой странице в уголке Смугляк увидел надпись: "Маленькому Максиму от тети Таси Бушко на память". Смугляк не поверил своим глазам. Прочитал еще раз, присмотрелся к почерку. Да, это ее почерк: крупный, простой. Он был поражен и обрадован неожиданностью. Максим заметил это. Побежал в хату, быстро вернулся.
– А вот ее карточка, - сказал Максим.
– Смугляк взял из его рук маленькую фронтовую фотокарточку и долго, не отрываясь, смотрел на нее. Военная форма. Из-под пилотки выбились русые кудряшки. Перед его глазами была Тася Бушко.
– Тасенька!
– прошептал Смугляк, не отрывая глаз от фотографии, от милого лица.
– Жива ли ты, русоволосая голубка?
Максиму послышалось, что Смугляк спрашивает его. Он ответил:
– Жива, жива! Ее привел к нам военный. Это в прошлом году было. Я все помню. Тетя была ранена в ногу и не могла идти. Она не плакала, а только стонала. Потом военный ушел, а тетя Тася осталась. Она жила у нас всю зиму. Форму ее мы спрятали. Полицаи и немцы два раза приходили к нам. Мы сказали им, что это мамина сестра, что ранена она во время работы в поле.
– И куда же она ушла?
– волнуясь, спросил Смугляк.
– Куда ушла? Не знаю. Я давно уже не видел ее.
Смугляк понял, что Тася жива, крепко обнял Максима.
– Обрадовал ты меня, юный друг!
Подошел Янка. Увидав фотографию в руках Михаила, многозначительно улыбнулся:
– Хорошая девушка! Тебе бы такую, взводный.
Смугляк ничего не ответил на шутку товарища. Янка понял, что взводный чем-то озабочен, и не стал ему мешать. Отвел в сторонку Максима, вполголоса спросил его:
– Ты давно знаешь Петра Рудя?
– Давно. До войны он в магазине торговал, в Лужках. А теперь ходит во всем немецком и усы отрастил. А морда красная, как свекла.
– Максим сжал кулаки и положил их на щеки.
– Вот такая. Противный. Он наших выдает фашистам. Его все боятся в Лужках и ненавидят.
Янка стоял, прислонившись к яблоне, молча слушал. Вспомнились школьные годы. Он сидел рядом с
Рудем на одной парте, помогал ему решать задачи. А вечером, после уроков, они катались с ледяной горы на санках. Рудь носил черный полушубок и хорошие валенки, а Корень - старые, материны. Петро, отец которого имел свою мельницу и кузницу, смотрел на Янку свысока и в спорах всегда называл его "оборванцем". Янке было обидно, и все же он помогал Петру решать задачи."Эх, Янка, Янка!
– подумал о себе Корень, - каким ты был глупым и слепым. Ты вместе с будущим полицаем сидел на одной парте и помогал ему. А теперь он служит фашистам. Паршивая душонка! Как бы я хотел встретиться с ним! Я бы посмотрел, у кого раньше затрясутся поджилки!"
Поднял голову, снова спросил Максима:
– А кроме Рудя, у вас еще кто-нибудь бывает на хуторе?
– Бывают, только ночью. Приходят и что-то говорят Палаше. Она уходит с ними в лес. Потом Палаша возвращается и наказывает мне, чтобы я никому не говорил об этом. Но я все знаю. Это партизаны.
– Вот как! А зачем же ты мне сказал?
– Но вы же наши!
– искренне проговорил Максим.
– Я знаю...
Янка повернулся к Смугляку:
– Ты понимаешь теперь, как мы устроились?
– Понимаю, Янка, - поднялся Смугляк.
– Мне кажется, что немцы и полицаи не подозревают ребят в связях с партизанами. А ты, Максим, никому больше не рассказывай о партизанах. Понимаешь почему? Тайна это. Нельзя раскрывать ее.
– Знаю. Это я только вам сказал.
Начинался вечер. Первые голубые сумерки наполнили лес, повисли над болотом. Михаил и Янка вышли на тропинку, постояли, потом направились в сторону Лужков.
Янка был задумчивый и сумрачный. Совсем недавно он проходил по этой тропинке открыто, как хозяин, а теперь - прячется в кустах. И где? Возле родного дома. Мало того, Рудь может выследить его и в любую минуту вздернуть на виселицу возле той самой школы, где они учились Как меняются времена!
Янка рассек воздух рукой, зло проговорил:
– Подлец! Трус! Предатель!
– Это кого ты так отчитываешь?
– остановился Смугляк.
– Одного полицая. Ты понимаешь, обидно: вместе учились когда-то... Ну, подожди же, предатель!
На повороте дороги показалась Палаша. Она шла не быстро, помахивая загорелыми руками. Голубая полинявшая косынка сбилась с головы, волосы растрепались. Янка вышел из-за дерева, поманил ее рукой к себе. Палаша подошла. Вид у нее был печальный.
– Ну, что? Зачем вызывал Рудь?
– спросил Янка.
По щекам Палаши потекли слезы.
– Заставляет корову отвести на бойню. Я стала упрашивать его. Как же, говорю, мы жить будем, у нас ничего нет, а он толкнул меня в грудь и крикнул: "Не ной, собачонка! Чтоб завтра же корова в Лужках была, на бойне!" И я ушла.
Янка скрипнул зубами, побагровел:
– Не плач, Палаша. Он не успеет взять у вас корову. Мы уберем его, сегодня же уберем! Только ты скажи: один он в Лужках или еще полицаи есть? Один? Ну, и не плач.
Через час они вернулись в хутор.
*
Поздно вечером пошел дождь. Розовая угловатая молния рассекала черную тучу, ярко озаряя землю. Гром ударял сразу же после вспышки молнии резко, раскатисто. Крупные капли дождя стучали по крышам амбаров и домиков села, стекали в канавки, пузырились.