Наивный наблюдатель

— Чего тебе надо? — стараясь сохранить спокойствие, спросил Зимин. — Поздравить меня захотел?

— Прости, не сообразил. А надо было? Ладно-ладно, не обижайся. Поздравляю.

— И все-таки, зачем ты позвонил?

— Хотел зайти к тебе послушать стихи. Наверняка у тебя собралась новая коллекция. Не желаешь поделиться?

— Желаю. Мне нравится наблюдать, как ты слушаешь стихи.

— Отлично. Буду через пятнадцать минут.

С точки зрения здравого смысла, это было странное для психофизиков занятие — чтение стихов вслух. Но что поделаешь, если Зимин оказался преданным любителем поэзии. Горский не хотел знать, сочиняет ли он стихи сам или отыскивает в дебрях сети, такие вопросы даже другу задавать неприлично, однако он сомневался, что у Зимина есть хотя бы крошечный шанс получить статус поэта и, следовательно, официальное разрешение Института на распространение своей продукции. Впрочем, большой проблемы он в этом не видел. Ему стихи Зимина были доступны, а до остальных сотрудников ему не было дела.

О работе пришлось забыть. Стало ясно, что весь вечер, без остатка, будет посвящен поэзии, Зимину нравилось, что в его жизни есть что-то кроме психофизики. Странная тяга к рифмованным словам. Это даже звучало красиво.

И вот Зимин вытащил из портфеля папку со стихами, отыскал нужный листок. Его лицо моментально потеряло присущую ему обычно мягкость и расслабленность, стало похоже на мраморное изваяние античного поэта.

~~~ Порой бывает иногда — Как забурлит, как запоет! Словами тут не передать, Такое за душу берет… Потом отхлынет — и опять. Наплывом, словно бы вода. Такое стоит испытать. Такое помнится всегда.

~~~ Жуки, шмели и тараканы И ты, гремучая змея — Вы все, вы все мои друзья. Я ранним утром в лес пойду, Там я друзей своих найду. Вот выстроились вдоль тропы Лесные серые клопы. А вот трудяги муравьи. Они — товарищи мои, Ползут, нелегкий груз таща… А вот заметил я клеща. Чуть дальше — желтые сверчки И нехорошие жучки. И в этот ранний летний час Я рад, что снова вижу вас. Летит комар, ползет червяк — Нет, это все не просто так! Жужжит пчела, плывет тритон, Пернатых слышу перезвон. И ясно ощущаю я: Мы все, мы все одна семья.

~~~ Колосится просо, зеленеет силос. Милая деревня снова мне приснилась. Песня зимородка льется с поднебесья Над родной землею среднего полесья. Будоражит душу запах чернозема. Разлилась по телу сладкая истома. По небу несется птичья вереница, Середина лета. Скоро косовица. Колосится просо, зацветает греча, И поет гармошка где-то недалече. Скирды из соломы, молоко парное. Хочется зарыться в сено с головою. Смутные желанья, молодые годы. Снова я с тобою, мать моя природа.

Горский испытал ни с чем несравнимое удовольствие. Простые слова стихов глубоко проникали в его душу, заставляли сильнее биться сердце, не давали забыть, что он человек.

Сколько Зимин читал, неизвестно, они не догадались воспользоваться часами, чтобы замерить израсходованное на чтение время. Не цифрами, а колдовским наваждением следовало оценивать воздействие замечательных стихов на души измученных работой психофизиков. Как было бы здорово, если бы вечер продолжался вечно. Даже думать о том, что стихи однажды закончатся, было невыносимо. Зимин подумал, что ему пора начать сочинять самому.

— Хочешь еще? — спросил Зимин, ему показалось, что Горский выдохся, слушать стихи — тяжелый труд.

— Да.

— Давай прервемся на десять минут. Я сейчас кофе заварю.

Зимин вышел на кухню. Ему тоже надо было немного передохнуть. От стихов устаешь ничуть не меньше, чем от работы. Трудятся и мозг, и душа. Он достал банку с кофе, засыпал необходимое количество зерен в кофемолку, но включить ее не успел, в дверь настойчиво позвонили. Очень настойчиво.

Зимин выругался и пошел открывать.

— Кто там?

— Откройте, инспекция!

— Какого дьявола, в чем дело? — вырвалось у Зимина, но дверь он открыл.

На пороге стоял невысокий крепкий человек, вроде бы, свой, из отдела снабжения, Зимин его раньше там видел, когда в последний раз получал расходные материалы. Человек был в гражданской одежде и армейском берете без кокарды, в руках он держал удостоверение Комитета охраны единой эстетики. Его сопровождали четверо самых настоящих полицейских в касках, бронежилетах и с автоматами.

— Понятно, проходите.

— Это хорошо, что вы открыли сами, сопротивление было бы воспринято бойцами крайне негативно, — сказал уполномоченный Семенов, в его удостоверении значилась именно эта фамилия.

— А если бы я не открыл, как бы вы поступили? — вырвалось у Зимина, действительно, с чувством юмора ему нужно было что-то делать.

— У нас есть право проникновения в помещение. Мы бы выломали вашу дверь, господин Зимин.

— Даже так?

— Надеюсь, вы не сомневаетесь в нашей решимости качественно выполнять свою работу?

— Нет, конечно, какие уж тут сомнения, проходите.

Впрочем, разрешение полицейским не понадобилось. Оттолкнув Зимина, они гурьбой ринулись в комнату. Нет, ну надо же! Они, в самом деле, оттолкнули его, да еще с таким ожесточением, что он с трудом удержался на ногах.

Когда к Зимину вернулся дар речи, операция была закончена, Горского вывели из комнаты в наручниках и в черном колпаке на голове. Раздалось мычание, наверное, он хотел что-то сказать, но кляп мешал.

— В чем дело? — спросил Зимина.

— Мы расследуем очень серьезное дело, предотвращаем вопиющее нарушение Единого эстетического правила, — сказал Семенов хмуро. — Можно сказать, беспрецедентное.

— Бред какой-то.

— Прекратите юродствовать, господин Зимин, будете упражняться в остроумии, когда придет время давать показания на научном Совете. А сейчас следует решить, пойдете ли вы обвиняемым или свидетелем. Вы же видели удостоверение. У меня широкие полномочия. Именно мне поручено проследить за неукоснительным соблюдением Правила.

— Вот я и удивился. Нас-то как это касается? Мы к эстетике не имеем никакого отношения.

— Ах, довольно. Не смешно. Много мне приходилось слышать оправданий. Это самое глупое.

— Мы с Горским — психофизики. Не из последних. Вы бы справились в Дирекции.

— Неужели? А у меня другие сведения.

— Какие-такие сведения?

— Мне разрешили ознакомиться с вашей должностной инструкцией, подписанной майором Кротовым. Так что я знаю, что вам можно, а чего нельзя. Но вернемся к сути обвинения.