Наложник

– Угодно ли господину узнать, как обстоят дела у Хаасина? – через некоторое время произносит Хасан.

– Угодно, – киваю я.

– Хаасин сегодня отказывается выступать в «Царстве наслаждений», попросил дать ему сутки на отдых, господин.

– Вот как? – удивленно приподнимаю брови.

– Жалуется, что очень сильно болит спина и попа после одного господина, – чуть усмехаясь уголками рта медленно произносит он.

– Ну пусть денек отдохнет, – смеюсь я.

После обеда у меня кое-какие дела, а потом мне нужно на прием в богатый дом. Даю распоряжения Хасану на день и добавляю:

– Вечером я буду у одного влиятельного господина, так что на ужин меня не ждите. Эмину можешь также дать одну лепешку.

– Слушаюсь, господин, – кланяется Хасан.

– Ты помнишь, чтобы он был к закату готов? – напоминаю ему.

– Да, господин. Чисто вымыт, выбрит и переодет в ту же одежду.

– И там тоже выбрит, – на всякий случай напоминаю ему.

– Да, господин.

– И чтобы он сам омылся и побрился, никто не должен касаться его тела, – строго наказываю ему.

– Да, господин.

Вечером я являюсь на прием к Али Маджи Ран Сулейманжи, к нашему партнеру и другу моего отца. Конечно, с огромным желанием я провел бы эти часы наедине с Эмином, но наслаждения подождут. Мужчина должен уметь подавлять свои прихоти ради дела.

Дом у дяди Али оказывается роскошным дворцом, спрятавшимся в окружении садов за высокой каменной стеной.

– Мой дорогой Искандер, ты подобно солнцу, освещаешь мой дом своим присутствием, – встречает меня дядя Али.

– Рад вас видеть, дядя, – улыбаюсь ему.

– Как здоровье отца? Как братья? – спрашивает он, берет меня под локоть и ведет по открытой галерее.

Сквозь арки виден плодовый сад весь в цвету. Вечернее солнце освещает его, греет лепестки и в воздух поднимается тончайший аромат. Люблю цветы.

– Хвала Великому Сарджу, всё хорошо, – отвечаю я.

– Отец не надумал перебираться сюда? Так и сидит в своем песчаном Эль-Башине?

– Да, дядя Али, – усмехаюсь я.

– А я ему ещё тридцать лет назад говорил, что Аланабад – это город будущего, – ворчит дядя.

– Но он любит Эль-Башин, с его средневековыми крепостями и башнями, он не может без него, – отвечаю я, почтительно прижимая руку к сердцу.

Дядя Али вздыхает и вводит меня в украшенный зал. Осматриваюсь, здесь повсюду цветы, на легком ветру трепещут тонкие занавески, в медных чашах на высоких ножках дымится бахур, возле широкого удобного дивана накрыт к чаю низкий столик.

– Это Искандер Алан Ражжамит, сын моего уважаемого друга, Муслы Алихура Ражжамита, – представляет меня дядя своим гостям, седовласым и бородатым старикам, таким же, как и он сам.

Почтенно здороваюсь со старцами. Усаживаемся на диван, угощаюсь чак-чаком. В доме у Али часто бывают гости из соседних стран, и блюда у него на любой вкус – от марокканских до индийских, или даже китайских. Наше маленькое государство расположено как раз на середине торговых путей. По преданию, когда Великий Бог Сарджу раздавал народам земли, он забыл про одно маленькое племя. А когда он понял свою ошибку, то все земли были уже заняты. Тогда он велел маленькой птичке Ану броситься в Аравийское море и вытащить на поверхность ещё земли. Ану нырнула в глубокие воды и долго плыла пока не достигла самого дна. Она ухватилась за коралл и вытянула наверх столько земли, сколько могла поднять, так появился большой полуостров, а коралл превратился в высокий хребет, охраняющий нашу страну от враждующих племен. И расселился по всему полуострову народ и назвали они эти земли Дааром, что с древнего нарди означает – дар бога.

Угощаемся, ведем светскую беседу, обсуждаем цены на рис и на гарам масала, ворчим, что бензин в разы подорожал, а караванные торговые пути вновь стали небезопасны из-за постоянных набегов кочевников.

И вдруг откуда-то из глубины дома раздается мелодичная музыка, всё наращивая и наращивая темп. Это звук идет не из колонок, в доме у дяди Али играют только живую музыку. Свет приглушается, и мы постепенно замолкаем, словно чего-то ожидая.

Вот отдергивается занавеска и перед нами оказывается танцор, с ног до головы укутанный в тонкую полупрозрачную розовую ткань. Он так изящно двигается, что его запросто можно спутать с девушкой. Легко вспрыгивает на подиум и танцует одними бедрами, выставив вперед ногу с босыми длинными пальчиками. Дядя Али улыбается, хлопает в ладоши в такт музыке. Мне тоже нравится танец этого мальчика.

Танцор начинает кружится, ткань, в которую он был завернут, расплавляется, развиваясь шлейфом позади него и наконец он раскутывается и откидывает в сторону одеяние. Он остается в длинной до пят ярко-алой юбке и с голым торсом. Он стоит к нам спиной, чуть повернув голову, у него орлиный нос, глаза опущены, черные ресницы ложатся на щеки. Меня поражают его густые черные волосы, рассыпающиеся по его могучим плечам, достающие до середины попы. Он вдруг дергает головой, его волосы вздымаются черной волной, он прогибается в спине, и они спадают, едва касаясь кончиками пола. Любуюсь на его красивое накаченное тело, на мощные плечи, на выпирающие ребра, на узкую талию. Длинную шею сковывает тугой кожаный ремешок, значит он наложник. А дядя Али оказывается мастер подбирать себе красивых мальчиков.

– Не надумал ещё женится? – внезапно спрашивает меня дядя Али.

– Нет, – усмехаюсь я, – пока рано.

– Тебе же уже больше тридцати лет, – говорит дядя Али.

– Дааа, – смеясь произношу я, – но всё равно рано.

В Дааре до девяти лет ты ещё дитя неразумное; до восемнадцати тоже считаешься ребенком, подростком; до двадцати семи ещё мальчишкой, можешь зарабатывать на жизнь танцами, как Хаасин; до тридцати шести самый расцвет, в это время уже подыскивают себе жену, обустраивают семейное гнездышко; после сорока пяти ты считаешься взрослым полнозрелым мужем, у многих к этому времени уже несколько жен, куча детишек; а после шестидесяти, к тебе уже обращаются, как к почтенному старцу. Так что в свои тридцать два я ещё спокойно могу пожить в свое удовольствие.

– Я бы смог подыскать тебе хорошую жену, – продолжает дядя Али, кладя свою сухую теплую ладонь на мою руку.

– Не сомневаюсь, дядя Али, не сомневаюсь. – Я пожимаю его руку. – Когда я надумаю жениться, то обращусь именно к вам, дядя Али.

Уже несколько раз за последнее время мне предлагают подыскать жену, но я всё отнекиваюсь. Не то, чтобы я боялся женщин, я вообще с ними не знаком. В Дааре нельзя просто так увидеть женщину, если это только не твоя мать или сестра, а я рано потерял свою родительницу, и она не успела оставить мне единоутробных сестер. Других жен своего отца я видел лишь закутанных с головы до ног и то лишь изредка, по большим праздникам, когда они покидали свою половину дома и присоединялись к нам. Женщина в Дааре это святое, неприкосновенное, они редко выходят на улицу, а если и появляются, то всегда укутанные в многослойные ткани и в сопровождении отца, или брата, или мужа. Единственное что нам остается, это лицезреть их маленькие аккуратные стопы, обутые в сандалии и стянутые тонкими ремешками узкие лодыжки. Поэтому с момента своей зрелости я отдаю всю свою любовь, всю свою страсть только мужчинам.

Я стараюсь поскорее перевести разговор в другое русло, чтобы не дай бог, дядя Али не принялся расхваливать одну из своих многочисленных дочерей или племянниц и отказать ему я уже не смогу, не оскорбив его сердце. И дело закончится тем, что вместо верблюдов я договорюсь с ним о своей женитьбе, что точно не входит в мои планы.

Говорим о делах, о торговле, об удачных сделках, обсуждаем будущий караванный переход через пустыню. Время от времени вновь появляется тот длинноволосый танцор, так восхитившийся меня, я вообще люблю всё красивое, в особенности изгибы мужского тела. Я готов часами любоваться линией перехода с могучей груди к тонкому торсу и бедрам, когда танцор поворачивается ко мне полу боком.