Наложник

– Ну а дома? Разве маслы не наказывают детей?

– Когда я был ребенком за свое непослушание я на коленях читал вслух книги, господин.

– И только?

– Бывало меня на несколько часов запирали в чулане, господин.

– То есть тебя никогда не наказывали физически?

– Нет, господин. Ну если только иногда получал пощечину или подзатыльник. Но плетью по попе никогда, господин.

– Хм…

Даже я, будучи урожденный в господствующей касте арраситов, получал за свои проказы. Помню однажды в священный месяц строго поста я стащил из кухни сладости и был за это так жестоко высечен, что потом долго не мог сидеть на своей попке.

Я снова целую его в попочку, сжимаю его ягодичку, какая она аппетитная словно спелый персик и как хочется сделать ей больно. Я поднимаюсь с постели и иду к шкафу, открываю дверцу. Тут у меня развешены всевозможные плетки и плети для наказания рабов и просто ради развлечения. Выбираю плеть с твердой ручкой и с кожаным длинным ремнем-петлей, возвращаюсь с кровати, нагибаюсь и снова глажу его попку, чуть похлопывая.

– Поверни ко мне голову, – велю я.

Хочу, чтобы он увидел плеть в моей руке; хочу, чтобы он задрожал от страха. Эмин поворачивает ко мне голову, смотрит на то, что зажато у меня в руке. Его брови чуть сдвигаются, взгляд становится ещё более пронзительным, но он не дрожит. Обычно другие мальчишки, что были до него, начинали в этот момент плакать и молить меня, чтобы я не бил их, и при этом они всегда спрашивали за что я их наказываю и мне всегда приходилось придумывать. Если бы Эмин спросил за что, то я бы сказал – за то, что попытался супротивится мне своим: «не думаю, что я годен для этого», но он молчит.

Я взмахиваю плеткой, ремень со свистом разрезает воздух, и опускается на его попку, сразу оставляя розовый след. Он вздрагивает, зажмуривается, стискивая зубы, но с его уст не срывается ни единый звук. Я продолжаю его бить, стараюсь пройтись по всей площади ягодичек, рисуя алые полосы на его коже. Он всё также молчит, вздрагивает от каждого удара, но молчит, терпит. Это ему впервой, но он терпит. Мне это нравится. Единственное только, что с его глаз всё-таки скатываются слезы. А я уж думал, что он железный.

Не бью его до кровавых следов, до ужасных синяков, этого мне не нужно, разрисовываю его попочку в алый цвет и бросаю рядом с ним плетку. Он смотрит на меня сквозь слезы.

– Поцелуй мою плеть, – велю я ему.

– Да, господин.

Он наклоняется и целует кожаный ремешок на самом сгибе.

– С этого момента, после наказания плетью, ты всегда должен будешь её целовать и без моего напоминания, – приказываю я.

– Да, господин.

Он выпрямляется, оставляя на белой простыне мокрую дорожку от слез, и снова смотрит на меня заплаканными глазами. Я падаю рядом с ним и язычком провожу по его глазу, ощущая солоноватый привкус его слез. Эмин снова начинает дрожать. Похоже он ласк боится больше, чем побоев. Я переворачиваю его на спину и распахиваю рубашку, смотрю на его грудь, на выпирающие ребра, на впалый живот. Он прикрывает ладонями пах. Я убираю его руки, он не сопротивляется, кладет их на простыню. Я провожу ладонью по его бедру, сжимаю его тазовую кость. Он морщится.

– Тебе больно?

– Нет, господин.

– А когда я бил тебя, тебе было больно?

– Да, господин, – отвечает он, судорожно сглатывая.

– Но ты же легко потерпишь эту мою прихоть ради своего господина? – немного смеясь произношу я.

– Я потерплю всё что угодно ради вас, мой господин, – тихо отвечает он.

Отводит взгляд в сторону и быстро-быстро моргает, видимо, чтобы вновь не заплакать.

– Смотри на меня, – жестко приказываю я.

Поворачивается ко мне и глядит прямо в мои глаза.

– Тебя что-то смущает? – усмехаюсь я.

– Господин, я масл. Мы очень религиозная каста. Нам непозволительно показывать свое обнаженное тело, – всхлипывая, отвечает он. – Это ужасно стыдно.

– Но ты уже не масл, забудь о своей касте. Теперь у тебя нет касты, ты раб, да не просто раб, а мой наложник. Знай это.

– Да, господин, я ваш… – тут он снова сбивается, краснеет, дергается, – …наложник.

– С сегодняшнего дня ты будешь на моем ложе всегда, когда я этого захочу, – властно заявляю я.

– Да, господин, – сглатывая, отвечает он.

Я веду свою руку чуть ниже по его паху. Он вздрагивает и прикусывает губу. Его малыш напрягается от всего этого и снова та же история: ствол поднимается и твердеет только у основания, а мягкий кончик висит. Берусь за его головку и сжимаю в своих пальцах. Эмин морщится, его ладони вздрагивают, как будто он хотел схватить меня за руки, но не делает этого. Я провожу пальцами по его стволу, его кожица движется, оголяя головку. Это так необычно и непривычно: у меня ещё не было необрезанных наложников, а рабов из касты маслов и подавно.

С наслаждением ласкаю его дружочка своей рукой, ощупываю его мешочки, проверяя всё ли там на месте, дотрагиваюсь до всех потаенных его мест, раздвигая его ноги, вожу пальчиком вокруг его дырочки. Мне нравится, как он вздрагивает в тот момент, когда я касаюсь чего-то нового на его теле. Я в один момент разрушаю всё его нравственное воспитание, коим его пичкали с самых пеленок.

– Неужели ты ни разу не поддавался соблазну? – спрашиваю я.

– Ни разу, господин, – отвечает он.

– Никогда не дрочил? Не играл со своим дружочком?

– Нет, господин, это ужасно стыдно и Великий Бог Сарджу этого не одобряет. Нельзя трогать самого себя, забавляясь этим. Только принимая ванну я касаюсь его, и то затем, чтобы омыть, – говорит он и я верю ему.

– А теперь я приказываю тебе подрочить, – велю я.

Показываю ему, как это нужно сделать и убираю руку. Он робко кладет свою ладонь на свой собственный же член и судорожно сглатывает, начинает тяжело дышать.

– Что же ты так тяжело дышишь? – усмехаюсь я.

– Господин, мой брат как-то дотронулся до своего в постели и за это он в течении месяца стоя на коленях по несколько часов читал вслух Великую Книгу Сарджу, держа её в ладонях навесу. А по ночам его связывали, чтобы он вновь не трогал своего, – отвечает он.

Ухмыляюсь. Надо же как у них там всё строго. А Великая Книга Сарджу довольно большая и тяжелая, чтобы долго держать её навесу.

– Сурово, – усмехаюсь я и строго добавляю, – но ты будешь дрочить. Начинай.

Он трет своего малыша и зажмуривается, испытывая новые ощущения. Доводит его до состояния полного стояка. Не хочу, чтобы он дошел до оргазма и кончил, поэтому вскоре останавливаю его. Он тяжело дышит, на лбу появляется испарина.

– И ты никогда не видел чужих членов? Только говори правду, – грозно требую я.

Он хмурится, наверное, что-то припомнив и отвечает не сразу:

– Видел один раз, господин.

– Как?

Мне любопытно, если там всё так строго, то как он умудрился посмотреть на чужое достоинство.

– Однажды, возвращаясь из молельни, мы проходили мимо одного дома, там было шумно из-за праздника. Я случайно глянул в открытые ворота и увидел, как один из танцоров поднял юбку, он был без трусиков и показал мужчинам свое достоинство. Я был так ошарашен этим обстоятельством, что не сообразил потупить взор или отвернуться. Я не разглядывал его, у меня и в мыслях такого греха не было, я просто был очень шокирован, – дрожа всем телом рассказывает Эмин, – отец заметил это.