Нам нужна великая Россия

В глубине строя и впрямь двигалось несколько барабанщиков. Если бы удалось собрать полк по штатному расписанию, их было бы больше, - но что поделать. Еще в пятом году, как припомнил Столыпин, Дурново предлагал идти на баррикады восставших с музыкой. Революционеры вовсю в те дни исполняли свою "какофонию" (как министр это не однажды называл), значит, нужно было им что-то противопоставить.

– Музыкантам приготовиться, по моему сигналы пусть начинают, - махнул Столыпин. Полковой адъютант, в чем подчинении находилась музыкальная команда, побежал исполнять приказ.
– Надо людей приободрить, Михаил Ипполитович.

Занкевич горячо приветствовал эту идею. Впрочем, странно было бы слышать иное от человека, полагавшего за лучшее погибнуть при обороне Зимнего, чем отсиживаться в Адмиралтействе.

А на Марсовом поле их уже ждали.

Огромная толпа - наверное, в тысяч пять или шесть - народа заполнила все пространство, насколько хватало глаз: благо, люди стояли неплотно, волнуясь и перебегая с место на место. Самокатчики вовремя предупредили отряд, так что боевые цепи уже рассыпались. К сожалению, враг был предупрежден: ведь стрелков можно было разглядеть еще издалека, если бы даже со стороны баррикад не прибежали испуганные бунтовщики.

– Здесь договариваться бессмысленно, - подытожил Столыпин итоги скоротечного командирского совета.
– Мотор с пулеметом вперед. Двоечку на прямую наводку.

Передовые отряды быстро занимали Мраморный переулок, огибая дворец Иоанна Константиновича.

– Нехорошо будет, если собственность князя крови пострадает...
– начал было Хабалов, но вновь осекся, поймав взгляд Столыпина.

– Ничего страшного. Вся страна пребывает в страданиях. Фамилия разделяет бремя наравне с верноподданными, - отчеканил бывший премьер.

Марсово поле затихло. Отдельно стоявшие люди отходили к основной толпе, пятясь и зыркая на приближавшихся стрелков.

– Первый этаж - занять. Это прекрасная позиция, - предложил Занкевич.

– Исполнять!
– и вновь полковой адъютант побежал.

Видя его порывы, тот самый самокатчик, что известил о скоплении восставших, отдал ему велосипед. Адъютант, уже слегка запыхавшийся (когда еще он так бегал!), готов был буквально расцеловать владельца славной конструкции.

"Уайт" выкатился на угол Миллионной, прикрываемый со всех сторон прижимавшимися к земле стрелками. Сюда же подкатывалась пушка. Взвод бойцов заполнил Мраморный переулок.

И наткнулся на отряд восставших. Рабочие, студенты (судя по неповторимым костюмам - из гражданских инженеров) и затесавшиеся солдаты запасных полков подступали со стороны набережной. Стрелки тут же залегли в снег. Защелкали затворы винтовок. С той стороны подались назад, прижимаясь к стенам зданий и набережному граниту. Воцарилось молчание, прерываемое возгласами студентов. Поднялся дымок: кто-то из студентов закурил сигаретку, держа в руках винтовку (и где только раздобыл?).

В этот самый момент у начала переулка показался "Уайт". Водитель специально выкатил его так, чтобы кузов смотрел прямо на набережную. Пулеметная команда изготовилась к бою. Командир ее, храбрясь, помахал рабоче-солдатско-студенческой "солянке". Помахал левой рукой, потому что кисть правой потерял в Митавской операции. Там же, под Митавой, получил фельдфебеля. Комисованный, он в первые же дни восстания попросился в гарнизон. Получая отказ за отказом, на свое счастье (или несчастье, как посмотреть), повстречался с Кутеповым и был принят.

– Здравствуйте, орлы!
– гаркнул фельдфебель, будто бы на построении. Он высоко поднялся над кузовом, стараясь вести себя как можно спокойнее. Сутулый - по привычке - сейчас он старался выпрямиться.

И - небывалое дело - солдаты с той стороны ответили.

– Здр...ж...ю!
– донеслось нестройное.

Привычка, выработанная муштрой, давала о себе знать. Из-за напряжения они больше полагались на рефлексы, сейчас подводившие.

Наверное, будь перед ними офицер, да еще из штабных, эти люди дали бы залп. Но сейчас их приветствовал боевой (а уж по руке это можно было понять) унтер. Почти что такой же солдат, как и они сами.

– За службу благодарю! Разойдись!
– и приложил культю к голове.

Непонятно было, что повлияло на этих людей. То ли рефлексы, то ли вид инвалида-ветерана, то ли еще что. Но они потеряли былой задор и начали отходить.

– Эй, куда! Куда! Продали души кровопийцам! Предатели! Вот из-аза таких полстраны сдали! Запродались германцу!
– заголосили студенты-инженеры.

Обиженный, один из запасников двинул особо голосившему студенту в рожу. Тот ответил было ударом приклада, но промахнулся. Запасник перехватил приклад и повалил студента на снег.

– Убивают!
– заголосил пуще прежнего студент.
– Предатели! За Николашке, гад, Николашке продался!

Грохнул выстрел: сдали нервы у товарища поваленного. Что тут началось!

Командир пулеметной команды прижался к борту пулемета. Раздались выстрелы, буквально со всех сторон. Первым упал на снег тот солдат, что двинул студенту. Непонятно было, чья пуля его достала.

Дали пулеметную очередь, скосившую верещавших восставших. Кого-то она убила тут же, на ходу, иных просто задели выстрели, и сейчас они валялись, стеная.

Фельдфебель сплюнул, когда дело было закончено. Не такого исхода он хотел, не такого.

– Хоть все наши целы, - заметил стрелок пулемета, из юнкеров.

– Тут все наши, парень, все, - покачал головой фельдфебель.

Стрелки быстро заходили в Мраморный дворец, несмотря на отчаянные крики прислуги.

Выстрелы, конечно же, услышали на Марсовом поле. Огромная толпа заволновалась. Раздались выстрелы, одиночные, в воздух и по сторонам. Засвистели рикошеты. Одна пуля, отскочив от стены, попала в стрелка, как раз занявшего позицию у ограды Мраморного дворца. Он опустился на снег: прострелили плечо, и начала густо выступать кровь.

– Ну, началось, - только и произнес Столыпин.

– К бою!
– скомандовал Занкевич, впрочем, в этой команде не было никакого смысла: бой начался и без него.

Завизжали колеса "Уайта", перегораживавшего Мраморный переулок. Пулемет заработал по противоположной стороне, где еще толпились восставшие вперемешку со случайными прохожими (на свою беду!). Те валились, бежали, кричали, но не в силах были спастись от разворачивавшегося сражения.

– Двоечкой!
– раздался приказ, и тут же грохнул выстрел орудия.

Шум был такой, что на несколько мгновения все оглохли (даже в самом далеком углу Марсового).

Первые звуки, что пробились через этот гром, были звуками бьющихся стекол Мраморного дворца. Оттуда дали залп стрелки. Снова заработали пулеметы: куда там патроны беречь! Им вторили винтовки и пистолеты.

Марсово поле грохнуло, раз, два, три. Упал, подкошенный, рядовой, прятавшийся в нише дома напротив дворца. Прижались к снегу мертвыми объятиями стрелки. Пули свистели над самой головой Столыпина.