Нам нужна великая Россия

– Патроны подбираем, патроны! И оружие!
– унтеры быстро разучили эту команду.

– На сколько выстрелов осталось?
– Столыпин остановил одного из стрелков.

– Ваше Превосходительство! Сам-три! Сам в стволе, три в мешке!
– видно, это была какая-то поговорка, судя по интонации.
– Зато в бою согрелись!

– Понял, - кивнул Столыпин, и стрелок побежал разыскивать патроны.
– Мало, очень мало.

Как раз приблизился Глобачев, и бывший премьер к нему обратился:

– На Таврический может и не хватить, - Столыпин был чернее тучи.

– В казармах, - Глобачев махнул рукой вправо, где угадывалась крыша заветных кавалергардов, - должен быть запас. Главное, чтоб оружейная комната нетронутой осталась.

– Боюсь, что не с нашим счастьем, Константин Иванович, не с нашим счастьем, - и, более уверенно, добавил: - Возвращаемся на Захарьевскую. Тут уже без нас разберутся.

– Петр Аркадьевич, а может, во встречных оружейных магазинах...А?
– наугад предложил Глобачев.

– Суровые времена требуют суровых мер. Если там будут хозяева, выдайте им расписку или еще что. Если нет, составьте список магазинов, где нам пришлось реквизировать оружие.

– Так точно, - Глобачев кивнул и направился к своим, доводить приказ.

Пара магазинов, действительно, на пути им встретилась, - но они были совершенно разграблены. Если что и осталось, так это стекло витрин, лежавшее в снегу без надобности.

– Да. Революция делает богатыми только стекольщиков, - прокомментировал Столыпин.

В душе у него боролись волнение и ожидание: вот-вот Таврический! Вот-вот Таврический! Среди бойцов, видно, царили те же настроения. В глазах появился блеск: с победами идут! Шаги стали увереннее, быстрее. Наконец, в сражении удалось согреться. Если бы на месте стояли, кто знает, может быть, народ бы уже разбежался.

– Казармы, - выдохнул Глобачев.

И действительно: было от чего вздыхать. Огромный комплекс казарм выглядел обездоленным. Окна на первых этажах лишились стекол. Их осколки, перемешанные со снегом, плотным слоем покрывали левую сторону Захарьевской. Помещения конюшен и кузниц - а именно их двери сюда выходили - даже издали казались совершенно опустошенными.

С крыши послышались выстрелы.

– Ложись! Крыша! Крыша!
– раздались ответные выстрелы. Завязалась перестрелка.

"Руссо-Балт" дал несколько очередей: Столыпин видел, как выстрелы стелются по фасаду и рвут металл крыши.

– Заходим! Заходим!
– перебежками, десятка два-три стрелков устремились к воротам конюшен.
– Быстро! Быстро!

Оттуда раздались выстрелы, многократно усиленные эхом. Еще выстрел. Еще. Все стихло. Из дверей помахал старший унтер.

– Заходим! Заходим! Бережемся крыши!
– припадая к земле, бойцы побежали в казармы.

Две цепи перекрыли улицу, прижимаясь к стенам домов. Выдвинули пулемет. Наводчик отер пот со лба, посматривая на крыши. Вдруг покажется кто из восставших?

По пути в казармы бойцы сняли красное полотнище, повешенное над самыми воротами кузницы. Его втоптали в кучу снега, перемешанного с грязью. Прошло всего несколько минут, и полотнище скрылось где-то в этой куче. Оттуда же торчало трехцветный флаг, - его сбросили уже давно, когда происходил штурм казарм.

– Патроны беречь! Патроны беречь!
– это уже Столыпин выкрикнул.

Долгое время было тихо.

– Надо пойти, проверить, осмотреться, - порывался было Столыпин, но его остановил Глобачев:

– Еще будет время. Вдруг там...

Раздался глухой звук взрыва.

– Гранта взорвали, гады!
– в сердцах воскликнул Глобачев.
– Только бы наши не пострадали!

Вслед за этим раздались звуки пальбы. В здание зашло еще до полуроты бойцов. Ожил пулемет: дали очередь по крыше напротив казарм. Едва заговорив, "максим" замолк. То ли срезали цель, то ли поняли, что никого там и не было, то ли еще чего.

– Ушли, гады, - буркнул наводчик. Может, оправдывал трату патронов, становившихся с каждым мгновением все ценнее.

Потом снова распространилась тишина. В здание вошло еще несколько десятков человек.

– Ну вот, кажется, и все...

Изнутри раздались возгласы. Бойцы, занявшие позиции вокруг дверей, прислушались, напряглись. Прошло несколько тягостных минут. Послышались шаги множества ног. Бойцы изготовились к бою.

– Свои! Свои!
– донесся голос из кузницы.
– Не стреляйте!

Показались стрелки, вошедшие незадолго до того внутрь. Вместе с ними шли...

– Так это же бойцы, что по Шпалерной шли. Унтеров узнаю, - вот тут хорошо сработала память Глобачева.
– И вправду наши. Вот и встретились.

Старший унтер, возглавивший группу бойцов, вышедших из здания, быстро отыскал взглядом Столыпина и направился для доклада. Стоило ему сделать четвертый шаг и замереть, как грохнул выстрел.

Унтер покачнулся. Потянулся рукой к левому плечу, упал на колени. И уткнулся лицом в снег.

Проснулся "максим", раздались винтовочные выстрелы. Бойцы "работали" по крыше, откуда и стреляли по унтеру (либо же Столыпину, кто его знает).

Сам Петр Аркадьевич пристально высматривал хоть малейшее движение на крыше. И вот, удача!

– Там, там!
– воскликнул он, тыкая рукой.

Вскоре дали пулеметную очередь. На землю с крыши повалилось тело, распластавшись на снегу. Вокруг начала растекаться багровая лужа.

Столыпин услышал хрип со стороны умирающего унтера. Склонился над ним, пытаясь остановить кровь.

– Бесполезно, - хрипло произнес унтер.
– Конюшни...Наши...Надо...занять... Казармы.

Это были его последние слова. Петр Аркадьевич снял фуражку и перекрестился.

– Вот так вот, - тихо произнес он, но через мгновение уже начал громко раздавать команды: - Продвигаемся! Оборону по улице держим! Занимаем казармы! - и добавил для Глобачева.
– Двигаемся внутрь! Нужно знать, что происходит!

Казармы представляли масштабный комплекс зданий, соединенный многочисленными переходами и двориками. То здесь, то там попадались следы огня и выстрелов. Во многих местах находили трупы: солдаты, офицеры, студенты, рабочие, много кто. Видно было, что за казармы шли бои, перешедшие затем в грабеж.