Наперекор судьбе

Суровая экономка показала девушке ее комнату, вручила постельное белье и сказала, что обед бывает в восемь вечера. У студентов первого курса были общие спальни. В отдельных комнатах жили только старшекурсники-мужчины. Поскольку Аннабелл была единственной женщиной, она получила большую отдельную комнату с видом на море. В замке жили сорок четыре студента, по тем или иным основаниям освобожденные от военной службы. Все, кроме одного англичанина, одного шотландца и двух итальянцев, были французами. Аннабелл была здесь единственной американкой. Девушке сразу же сказали, что в своей стране она сможет заниматься медицинской практикой только после сдачи специального экзамена, но так далеко Аннабелл еще не заглядывала. Ближайшие шесть лет она проведет здесь, и слава богу. Она уверилась в этом, как только увидела замок. Здесь было спокойно и уютно.

Каждый вечер студенты встречались в большой гостиной и негромко беседовали, в основном на медицинские темы. Все жили здесь с сентября. Аннабелл была новенькой; когда девушка вошла в общую комнату, мужчины посмотрели на нее, а затем продолжали беседу, не обращая на нее внимания. Холодный прием расстроил Аннабелл. Она молча сидела одна, не вмешиваясь в чужие разговоры, пока не начался обед. Студенты украдкой посматривали на нее, но ни у кого не хватило духу с ней заговорить. Казалось, она вообще не существовала. Похоже, эти юноши полагали, что если они не будут замечать новенькую, она растворится в воздухе.

Когда пожилой мужчина в поношенном фраке пригласил всех к обеду, студенты группами перешли в столовую и расположились за тремя длинными столами, такими же старыми, как и сам замок. Все здесь было не столько странным, сколько обветшалым, но сохраняло следы величия, свойственного эпохе Империи.

Ректор школы, доктор Громон, приветствовал Аннабелл и усадил рядом с собой. Он представил девушку присутствующим, а потом углубился в беседу со студентом, сидевшим с другой стороны. Они обсуждали операцию, при которой сегодня присутствовали, и не пытались вовлечь в разговор Аннабелл. Для всех них она продолжала оставаться привидением.

Позже доктор Громон расспросил ее о докторе де Брэ, затем пожелал ей спокойной ночи, после чего все разошлись по своим комнатам. Никто не представился ей и даже не спросил, как ее зовут. Аннабелл поднялась к себе и села на кровать, впервые засомневавшись в правильности своего решения. Если и дальше никто здесь не будет с ней разговаривать, шесть лет покажутся ей вечностью.

Очевидно, присутствию женщины здесь не обрадовались и договорились ее не замечать. Что ж, она приехала сюда не развлекаться, а учиться, придется потерпеть.

На следующее утро она пришла в столовую ровно в семь, как было сказано. Завтрак был по-военному скудным, но она к нему почти не притронулась. Студенты пришли, позавтракала и ушли, не удостоив ее ни словом. Занятия начинались в восемь. Весь замок был отдан под школу; только это и давало возможность доктору Громону содержать его. Когда началась первая лекция, Аннабелл и думать забыла о реакции окружающих. Она знала, зачем приехала сюда. На следующий день им предстояло поехать в больницу для наблюдения за операциями и работы с пациентами.

Лекция привела ее в восторг. С благодарностью вспоминая доктора де Брэ, она отправилась на ланч и, забыв о негостеприимном приеме однокашников, заговорила об услышанном с англичанином. Тот посмотрел на Аннабелл уничтожающим взглядом.

— Прошу прощения, я сказала что-то не то? — спросила Аннабелл.

— Не думаю, что мы с вами разговаривали прежде, — буркнул англичанин. Его ледяной тон красноречиво говорил, что комментарии Аннабелл ему неинтересны.

— Зато теперь я разговариваю с вами, — парировала девушка.

Она слышала, как этот молодой человек говорил, что в их семье он будет врачом в четвертом поколении. Похоже, он был очень высокого мнения о себе, хотя тоже являлся всего лишь первокурсником. Правда, англичанин был значительно старше. Она слышала, как он говорил кому-то, что учился сначала в Итоне, а потом в Кембридже; этим и объяснялась их разница в возрасте. Он демонстративно дал ей понять, что не желает тратить время на разговоры с ней. То, что девушка была хороша собой, только его раздражало. Тем больше ему хотелось поставить ее на место.

— Меня зовут Аннабелл Уортингтон, — не желая отступать, продолжила она. Аннабелл хотелось швырнуть тарелку ему в голову, но она вежливо улыбнулась, повернулась к студенту, сидевшему по другую сторону, и представилась ему. Тот посмотрел на молодого человека, сидевшего напротив, словно ожидая подсказки, а затем широко улыбнулся.

— А меня — Марсель Бобиньи, — ответил он по-французски. Остальные посмотрели на него с осуждением как на предателя, а затем уткнулись в свои тарелки.

Пока Аннабелл и Марсель говорили о только что прослушанной лекции, в обеденном зале, стояла тишина. Было ясно, что здесь ей не рады; даже ректор не обращал на нее внимания. Закончив есть, девушка взяла свою тетрадь и ручку, вызывающе вскинула голову и поднялась из-за стола, поблагодарив Марселя за беседу. Молодой человек вежливо поклонился в ответ. Идя к двери, она слышала, как остальные накинулись на него.

— Мне плевать, что она красотка, — сказал кто-то. — Ей здесь нечего делать.

А вот это уж нет! Она имела такое же право быть здесь, как и все остальные. Она заплатила за обучение и хотела стать врачом не меньше, если не больше, чем они. Ясно было одно: они сговорились и устроили ей обструкцию.

Ее продолжали третировать четыре недели. Три раза в неделю они ездили в Ниццу, слушали там лекции и осматривали пациентов. Аннабелл чувствовала, что и преподаватели, и студенты следят за ней во все глаза, пытаясь поймать на ошибке или неправильном выводе, поэтому она тщательно следила за каждым своим словом. До сих пор явных ошибок она не делала, а две ее письменные работы, по болезням почек и мочеполовой системы, получили высшую оценку.

Но больше всего ее заносчивых однокурсников злило то, как она общалась с пациентами. Аннабелл держалась с ними сердечно, задавала дельные вопросы о симптомах и сразу располагала к себе. Больные предпочитали разговаривать именно с Аннабелл, а не с ее коллегами, и радовались каждой новой встрече с ней. Это выводило ее сокурсников из себя.

— Вы слишком фамильярно держитесь с больными, — однажды заметил англичанин, обожавший говорить ей гадости.

— Любопытно, — спокойно ответила Аннабелл. — А вы держитесь с ними слишком отстраненно.

— Да что вы об этом знаете? Вам вообще приходилось когда-нибудь бывать в больнице?

— Я три месяца проработала в прифронтовом аньерском госпитале, а до того шесть лет работала волонтером в больницах Нью-Йорка. Из них два года на Эллис-Айленде, в бараках для иммигрантов.

Англичанин тут же умолк. Он ни за что в этом не признался бы, но три месяца, проведенные Аннабелл в Аньере, произвели на него сильное впечатление. Ему доводилось слышать, что это такое. После занятий к ней подошел Марсель Бобиньи и стал расспрашивать о работе в госпитале. Это был первый ее настоящий разговор за целый месяц. И она радовалась тому, что нашелся человек, захотевший с ней поговорить.