Нарисую себе сына

— Светлых тебе дней, баголи!

— Чтоб мне провалиться… — а вот это явление в ночи переплюнуло даже бывшую «заброшенную» мельницу — статный мужчина с зачесанными назад седыми волосами и хищным носом птицы орлан, выжидающе замер в нескольких ярдах от меня:

— Зачем ты пришла сюда? — вот вопрос занимательный. Откуда я знаю?

— Наверное, мне захотелось. Откуда я…

— Захотелось? — мужчина позволил себе слегка удивиться.

— Ну, да. Почему бы и нет? — позволила я себе учтивую улыбку — все-таки, дух. Мой собеседник в ответ, вновь преисполнился серьезности:

— Я обязан тебя об этом спросить. Таков ритуал.

— А я в нем уже… участвую? — с пристрастием огляделась я по сторонам, но, изменений в пейзаже не разглядела. — Тайный, запретный?

— Запреты устанавливают люди. Боги же всегда предоставляют нам выбор. И раз ты пришла сюда по собственному желанию, то свой уже сделала.

А странный у нас разговор получается. Не говоря о самом сне:

— И что будем делать дальше?

— Дальше, баголи, за нас все сделает колесо судьбы. Ты же видишь, оно уже вращается.

— Вращается. Точно. И это, видимо, что-то означает.

Мельник терпеливо вздохнул:

— Колесо — наш древний символ, олицетворяющий собой Солнце. Солнце всегда было покровителем моего народа и его защитником.

— Угу, понятно, — изобразила я старательное внимание. Мужчина, оценив, продолжил:

— Но, как нет света без тени, так нет Солнца без Луны, — скосил он глаза на оную и, приложив руку к правому плечу, отвесил ей поклон. — Они, как два небесных супруга, неразлучных и равных по силе. И когда ее теряет один, на помощь всегда спешит другой. Но, много лет назад гармония была нарушена.

— Четыреста восемьдесят?

— Сколько?.. — прервав повествование, уточнил дух. — О, нет. Хотя, ход твоих мыслей, баголи, мне понятен. И он верен: пришлые люди, считающие себя вправе решать судьбы богов, вмешались в законы мирозданья. Они глупы и невежественны, и из-за своей глупости сумели сотворить зло.

— Зло? — насторожилась я. — Так мне со злом надо… сразиться?

Однако дух от таких перспектив напрягся не меньше моего:

— Баголи — не воины. И времена битв давно прошли.

— Уф-ф. То есть, а что тогда?

— Что?.. У каждого — своя роль. И порой, маленький проросший росток способен… способен… В общем, всему свое время, — скомкал конец метафоры повествователь. Я же недоуменно потерла нос:

— Тогда, зачем я сюда, по-вашему, пришла?

— Запустить колесо.

— А, если…

— А, хочешь, я покажу тебе свой народ?

— Весь?

— Нет. Я покажу, как мы жили здесь до прихода чужих.

— А, покажите, — а, почему бы и нет?

— Дай мне руку, — подал дух свою широкую ладонь. А, почему бы и…

И мир, вдруг, взорвался яркими красками. А уже через миг их фонтан, обвалившись в воды озера, явил совершенно иной пейзаж. Хотя, берег и лес в нем присутствовали. Только на небе сейчас было солнце. А вместо мельницы с колесом, белокаменный, остроконечный храм… И люди, выходящие из него. Светловолосые, в просторных одеждах. Одни покидали распахнутые настежь двери поодиночке. Другие — целыми семьями. Но, все шли прочь, вдоль берега озера. Туда, где среди дубов виднелись высокие дома с круглыми крышами. А над озером кружили большие птицы, отражаясь вместе с облаками в воде. Птицы были похожи на аистов, но с опереньем пестрым и массивными клювами. Одна из них пролетела так низко, что я непроизвольно втянула голову в плечи. А потом вновь задрала ее к небу. И как же ярко светит солнце. Оно…

— Зоя!.. Зоя!!!

— Чтоб мне… провалиться. А-а-а!!!

Мокрые волосы. Мокрая ночная сорочка, прилипшая к телу. И рядом на песке — мокрый насупленный Зача. В очередной раз сплюнув в траву, поинтересовался:

— Какой хоб тебя сюда понес? Одну ночью на это озеро? Уж если… хотя, — прикинул в уме и снова ожесточенно сплюнул.

Я в ответ тоскливо заныла:

— Я не знаю. А, чего ты так орал то? Ты меня еще сильней напугал.

— Чего орал?.. Да как не заорать, когда… ты торчишь над водой посреди озера, задрав голову к луне?.. Зоя…

— У-у.

— Я сам за тебя испугался. Ты не замерзла?

— Я не знаю, — прихлопнула я ладошки к лицу. — Нет.

— Нет?.. Вставай. Пошли домой, — и, поднявшись, сдернул с песка меня.

Какое-то время мы шли по тропинке совершенно молча. Я — не разбирая в темноте пути и Зача, обхватив меня рукой за плечи. Хотя, его сопение было слишком красноречиво. Наконец, я не выдержала, заступив мужчине дорогу:

— Скажи, тебе Арс про меня рассказывал?

— Что ты имеешь в виду? — отвел он в сторону взгляд.

— Мои странности. Ведь ты же называл меня «сумасшедшей». Значит, он тебе про меня рассказывал. Но, Зача, со мной такое — впервые. Я и сама…

— Зоя…

— Я сама очень сильно сейчас…

— Зоя! — обхватил Зача ладошками мое лицо. — Зоя, я тебя сумасшедшей называл, потому что ты смешная и… славная. А твой… сомнамбулизм мы вылечим. У меня лекарь в Радужном Роге есть знакомый.

— Это не лечится. Я такой родилась, — дернула я зажатой головой. — Так что…

— Как это, «не лечится»?

— Так это. Я — не лунатичка, а баголи. Предсказательница. И Зача, лучше сразу мне скажи: «Пошла прочь». Иначе потом только хуже…

— Замолчи.

— Что?

— Замолчи… сумасшедшая. Подумаешь, не лечится. Я тебя тогда сам держать буду. Чтоб ты не ходила, где нельзя.

— Привязывать к кровати?

— Ага, — качнул мужчина головой. — И дверь на ключ запирать.

— А, знаешь, что?

— Пошел ты сам? — прищурился на меня Зача и, склонившись, чмокнул в мокрый нос.

— Примерно, так. Тоже мне, лекарь-экспериментатор.

— А, если, не привязывать, а по-другому тебя держать?

— О, это тоже — весьма сомнительное лечение.

— А если… — коснулся он губами моих. — Ты ведь даже не знаешь, от чего… — и повторил «процедуру».

— Зача… Да, Зача…

— Зоя, что?

— Ни-чего…

Звезды в небе казались сейчас такими близкими, а в промежутках между его поцелуями я иногда замечала луну. И все это небесное кружево качалось вместе со мной, запрокинувшей голову в траву. Прохладную, щекочущую голые плечи и раскинутые в стороны руки. И, наверное, мне было хорошо в этом сплетенье земли и неба, шепота и обжигающего мужского дыхания. Наверное, до такой степени, что сейчас…