Наследница Шахерезады

– Что с ней? – испуганно спросила Хельга по-немецки.

– Понятия не имею! Надеюсь, не Эбола! – нервно ответила депортированная по-русски.

– Эбола?! – повторила бортпроводница единственное, что поняла, и тут же прикрыла испуганное «Ах!» наманикюренными пальчиками.

Она быстро удалилась в сторону пилотской кабины и не увидела, как хрипящая страдалица подставила соседке ладонь, и та по ней шлепнула, а потом еще энергично потерла руки, вовсе не боясь неведомой страшной заразы.

Мудрой пословицы «Зараза к заразе не липнет» нерусскоязычная Хельга не знала.

25 января, 00.50

Традиционные аплодисменты в салоне еще не стихли, когда командир экипажа по бортовому радио настоятельно попросил пассажиров оставаться на своих местах. Торопыг, расстегнувших ремни, едва шасси коснулись бетонки, настойчиво вернули в кресла серьезные бледные бортпроводницы.

Вместо ответа на озвученный нестройным хором вопрос «Да что еще такое, черт возьми, случилось?!» прозвучал пугающий вой сирены.

Пассажиры по левому борту увидели подкативший к самолету медицинский фургон.

Пропустив вперед трап, он остановился рядом с лайнером. Сирена замолчала, но проблесковый маячок на крыше «Скорой» продолжал зловеще подмигивать встревоженным зрителям.

– Ни пуха! – шепнула я Ирке, и она застонала, давая понять, что услышала меня.

– Ирочка, что с вами? – встрепанным лютиком на тонкой ножке над креслом через проход поднялась лохматая голова сонного Юры.

– Вскрытие покажет, – прохрипела мужественная мученица, и я едва не прослезилась.

25 января, 01.05

– Где мы? – слабым голосом спросила больная через минуту после того, как «Скорая» тронулась.

– Россия, город Краснодар, – не оборачиваясь, ответил водитель.

Фельдшер и санитар не считали нужным разговаривать с пациенткой в бреду.

– А конкретнее? – требовательно спросила больная и заворочалась на носилках, с которых не видно было окошко, энергично, как очень даже здоровая. – Мы в аэропорту? Нас еще видно из самолета?

– Женщина, лежите спокойно, – сказала фельдшер.

– На том свете полежу, – пообещала больная и решительно села, тем самым давая понять, что исполнит это свое обещание еще не скоро. – Так, сразу за воротами разверните машину и везите меня в администрацию аэропорта.

– Не понял? – Водитель «Скорой», не привыкший к тому, что его транспорт используют как такси, удивленно посмотрел на деловитую больную в зеркало заднего вида.

– А вам не надо понимать, вы исполняйте, – нагло ответила та и левой рукой прилепила к уху мобильник, а правой сдвинула на затылок клетчатую чалму и сдернула со лба полупрозрачную голубую нашлепку. – Уф-ф-ф-ф! Отличные лыжные стельки! Аж обжигают!

– В психушку? – Взгляд водителя в зеркальце переместился с больной на фельдшера.

– Я те дам в психушку! – рявкнула странная больная. – В администрацию аэропорта, я сказала! Алло, полковник Лазарчук? Это агент Максимова!

– Ты на часы посмотрела, Максимова? Второй час ночи! – простонал голос в трубке.

– Товарищ полковник, у нас тут дело жизни и смерти, причем в международном масштабе! – затарахтела мнимая больная. – Срочно звоните в администрацию аэропорта и приезжайте, агент Логунова сама все объяснит!

– Еду, – ответил полковник в трубке после паузы, в которую аккурат поместилась бы трехэтажная матерная конструкция.

Сговорчивость, с которой полковник согласился с требованиями подозрительной агентши, впечатляла.

Водитель посмотрел на фельдшера – та молча пожала плечами – и заложил крутой вираж, разворачиваясь.

25 января, 01.35

Было удивительно наблюдать, как быстро и ловко прибывшие медики эвакуировали с борта лайнера Ирку, которая вообще-то весит больше центнера.

Я ожидала драматического спектакля с натужными кряками, приседаниями и репликами типа: «Заноси, заноси… Стоп! Осади-ка назад… Давай помалу влево», разбитыми дверными проемами и грохотом обрушенной ноши на ступеньках, но вынос тела произошел с деловитой аккуратностью и в полной тишине.

Пассажиры завороженно отследили процесс эвакуации, но зашумели, как только Ирку увезли. Всех возмущала дополнительная задержка, причину которой нам не объяснили.

С четверть часа я терпела нарастающий шум и гам, а потом тоже психанула, как все нормальные люди, встала в полный рост и гаркнула на весь салон:

– А ну тихо! С борта сняли больную, предположительно инфицированную опасным заболеванием! Дайте медикам время на анализы!

Это направило разговоры в другое русло. Общий вопрос «Что происходит?» уступил место более частному «А с нами что будет?». Особенно бурно дискутировались варианты «Посадят в карантин на двадцать дней» и «Сожгут всех вместе с самолетом на хрен».

У кого как, а у меня был совсем другой план.

Минут через сорок темные окна автобуса, все это время стоявшего вблизи самолета с выключенным двигателем, осветились, а двери открылись. Зоркие наблюдатели по левому борту поспешили оповестить об этом отрадном факте всех пассажиров, и народ оживился.

В считаные секунды проход между рядами оказался забит бегунами в высокой стойке. Над головами опасно запорхали выдергиваемые с полок сумки и пакеты.

– А ты чего сидишь? – окликнул меня Юра.

Он успел привести себя в порядок и выглядел аккуратно, как мальчик, подготовленный любящей мамочкой для съемки на парадное фото в детском садике.

– Меня же последней выведут, – ответила я и отвернулась к окошку, притворяясь опечаленной.

Юра неуверенно присел, потом снова встал, опять присел. Спросил с сомнением:

– Мне подождать тебя?

– Не надо. – Я усмехнулась с грустной гордостью. – Мне составят компанию пограничники.

– Эй, все будет нормально!

– Не сомневаюсь. – Я опять отвернулась к окошку.

Добрый Юра понял, что я страдаю, но не жду от него проявлений сочувствия, и двинулся на выход с другими пассажирами.

Плотно набитый автобус еще не отъехал, когда прибыли и по мою душу.

Бортпроводница призывной улыбкой выманила меня из кресла, сопроводила по трапу на бетонку и препоручила мужчине в форме.