Наследники исполина

— Добрый вечер, граф, — рассеянно кивнула ему девушка. — Вас, кажется, выгнали для решения важных государственных дел?

«Дрянь», — подумал Шувалов.

— Все государственные дела, сударыня, — с ледяной улыбкой произнес он, — Решаются не в опере, а в будуаре, но временами стоит создавать у таких людей, как ваш дядя, иллюзию собственного веса.

— Вы с порога взялись говорить колкости?

— Помилуй Бог! — Сиятельная улыбка намертво приклеилась к лицу фаворита. — Просто я не люблю оставлять чужие колкости без ответа.

— В таком случае своим двоюродным братьям вы, вероятно, сумели ответить еще пять лет назад?

В голосе Воронцовой зазвучали торжествующие нотки. Она таки сумела задеть его.

Иван Иванович не вспыхнул и не побледнел. Он откинулся к стене и, смерив девушку коротким презрительным взглядом, тихо, но внятно сказал:

— А вы на удивление неприятный человек, Екатерина Романовна, если уже к 15 годам научились не замечать в других людей. Что за наслаждение, я не понимаю, топтать того, кто не может вам ответить? Я говорю о Дашкове. И знаете что? — Фаворит прищурился. — Вы не будите счастливы.

— А вы… Вы счастливы? — прошептала она, до белизны в пальцах стиснув подлокотники кресла.

Иван Иванович печально усмехнулся.

— Мне помешала слабость. А вам, — он помедлил, — помешает неверно понимаемая сила.

— Слабость — порок. — ехидно заметила Екатерина Романовна.

— Может быть. — Шувалов серьезно смотрел на нее. — Я был послан поздравить вас. Но, видит Бог, язык не поворачивается.

Он раздраженно толкнул дверь и, промакнув лавандовым платком мокрый лоб, явился в ложе ее величества, как всегда улыбаясь.

— Ваня, что ж ты так долго? Мы с Михаилом Илларионовичем уже не знали об чем беседовать, — весело сообщила ему Елизавета Петровна. — Решено, едем ужинать к канцлеру. Я тоже хочу поздравить жениха и невесту.

«Снова здорова», — подумал Иван Иванович.

* * *

Бедный Дашков страдал собственным присутствием в доме Воронцова. Шумная кампания нагрянула в 12-м часу. Императрица была весела и снисходительна, Иван Иванович бледен, вице-канцлер значителен, Екатерина Романовна зло косила глазами.

Елизавета Петровна вызвала его и «невесту» в соседнюю комнату и, взяв Михаила Ивановича пальцами за подбородок, ласково сказала:

— Ну-ну, не дичитесь, дети. Я знаю вашу тайну. Шустер, князь. И ты, Катя, не смущайся. Хорош твой жених. Всем взял: и ноги не кривые, и глаза не косые. Крепких детишек тебе сделает, добрые будут офицеры.

У Михаила уже начала деревенеть шея и затекать руки от стояния навытяжку, а императрица все не отпускала его подбородок, будто сожалея о чем-то.

— Я велю Бутурлину дать вам отпуск на шесть месяцев. — сказала она. — Счастливы, дети? Ну-ну, вижу, что счастливы.

Елисавет разжала пальцы и обернулась к Екатерине Романовне.

— Вы так взволнованы, дитя мое. Успокойтесь. А то, подумают, что я вас бранила.

Когда императрица вышла, девушка подняла на Дашкова растерянный взгляд и виновато сказала:

— Я не знала, князь, что дело зайдет так далеко.

— Вам надобно выбирать шутки, сударыня. — устало ответил он.

Участь Михаила Ивановича была решена. Он отъехал в Москву к матери просить благословения и с тяжелым сердцем вернулся за невестой. Дашков сделался мужем нелюбимой, язвительной и чересчур умной женщины.

Еще перед свадьбой князь понял, что она не по злобе, а по детской безалаберности ляпнула тогда то, что ляпнула, и теперь сама стыдилась перед ним своего поступка. Михаил Иванович имел доброе свойство привыкать и смиряться с любыми обстоятельствами. К Екатерине Романовне он тоже привык и, видя искреннее, хотя и тщательно скрываемое раскаяние, простил дурочку, о чем честно сообщил ей как-то вечером.

Она была вне себя от радости.

— Вот вам, князь, моя рука и будемте друзьями.

Это примирение, выраженное так нелепо, тронуло его. К тому же за месяц совместных неприятностей он успел заметить, что характер у его будущей жены прямой и сильный. Как раз такой, какой хотел бы, но не имел он сам.

Впрочем, венцом всех неурядиц стала брачная ночь. Недели за две до свадьбы Екатерина Романовна вдруг опять начала с трудом переносить суженного. И Михаил Иванович понял: бедная девочка панически боится грядущей близости с человеком совсем ей не милым.

Накануне венчания привезли из дворца дивную диадему-гирлянду, бриллиантовый букет на корсаж свадебного платья и пару серег в виде цветов. Все, кто сидел за столом, затаили дыхание. Но Екатерина Романовна при виде драгоценного подарка милостивой крестной вдруг залилась слезами и опрометью выбежала из столовой.

Свадьба прошла как один взмах ресниц. Михаил не помнил, как держал свечу, как ехали домой, садились за столы…

Часов в десять гости отпустили молодых. У порога их осыпали пшеном. В спальне душно пахло хмелем. Екатерина Романовна, враждебно нахмурившись, стояла посреди комнаты, явно не намеренная без боя исполнять супружеский долг.

— Петуха зарезали? — мрачно осведомился князь.

— А? — Не поняла она. — Какого петуха?

«Черт, — выругался про себя Дашков. — Дурацкий обычай! Петр Алексеевич, блаженной памяти, натащил всякого дерьма…» В столице свято соблюдался старый шведский ритуал, по которому молодые придворные на следующий день после свадьбы посылали государю свою простынь в серебряном ларце. В Москве этого не было. Проворные маменьки всегда умели подстраховать дочек склянкой петушиной крови под подушкой. В остальном надеясь, что молодые сами придут к согласию не открывать бесчестья жены, ради сохранения чести мужа.

Но о хладнокровной злючке Воронцовой, за версту отпугивавшей мужчин, никто не позаботился. Зачем? Она чиста как горная вершина! Пятна и так будут.

— Я не насильник, сударыня. — Михаил Иванович подошел к кровати, оперся на нее коленом, подтянул рукав и, достав из кармана перочинный нож, хладнокровно полоснул себя чуть выше запястья. Кровь густо закапала на душистую белую простыню.

— Не многовато? — озабоченно спросил он и припал губами к ранке. Правой рукой князь стал судорожно рыться в кармане, ища платок.

— Вот возьмите. — Екатерина Романовна, вся дрожа протянула ему свой. — Дайте мне, у меня лучше получится.

Она неловко перетянула рану и села рядом на кровать.

— Простите меня, — тихо произнесла девушка. — Я так виновата перед вами. Слезы сначала закапали, а потом полились у нее из глаз. — Я скверная, глупая. Простите меня. Вы так великодушны ко мне. — Она уже рыдала, и беззлобный Дашков обнял свою непутевую жену, чувствуя боком, как дрожит ее тело.

Тогда ли князь полюбил Екатерину Романовну? С точностью он сказать не мог. Когда через неделю прислуга вновь обнаружила на белье молодых ржавые мазки, она была чрезвычайно озадачена.