Наталья Гончарова

Из этого же письма мы узнаём и о том, как сестры жили без Пушкина и как их приняли в свете. Всё это время у них почти постоянно жил брат, Иван Николаевич, «бренчавший на фортепиано», пока Екатерина писала свое письмо: «Он почти все время у нас и ездит в Царское, только когда за ним присылают, и тотчас же возвращается, как освободится». За две недели сестры трижды побывали в театре — два раза во французском и один раз в немецком, посетили двоюродную бабушку Наталью Кирилловну, у которой, по словам Екатерины, «ужасно скучали». Их первый выход в свет состоялся на рауте у Фикельмонов, где их «представили некоторым особам из общества». Девицы Гончаровы были полны радужных надежд: «…Несколько молодых людей просили быть представленными нам, следственно мы надеемся, что это будут кавалеры для первого бала». Они успели сделать множество визитов, но их задевало то, что на них «смотрят как на белых медведей». Удивляться этому, зная петербургский свет, не приходилось: для всех эти провинциальные барышни были всего лишь сестрами Натальи Николаевны Пушкиной. Так их и представляла некоторым дамам на рауте в своем доме графиня Фикельмон. Тетушка Екатерина Ивановна ввиду предстоящих балов уже преподнесла сестрам по два вечерних платья и обещала подарить еще два. В свою очередь, они просят у брата прислать ящик с их бальными платьями, оставшимися в московском доме, варенье из Ильицына и, главное, коляску. Уже присмотревшись к модным экипажам в Петербурге, они просят привести свою коляску в должный вид, «перекрасив ее в очень темный массака с черной бронзой и обив малиновым шелком».

А. И. Тургенев, которого навестил Пушкин вскоре по приезде в Петербург, 23 октября, писал на другой день Вяземскому: «Здесь Пушкин и его три красавицы; я с ними сдружился еще в Москве».

Пушкин, занятый навалившимися на него делами, только 28 ноября после долгого перерыва вновь обратился к своему дневнику, сделав обзор произошедшего: «Я ничего не записывал в течение трех месяцев. Я был в отсутствии — выехал из П<етер>б<урга> за 5 дней до открытия Александровской колонны, чтоб не присутствовать при церемонии вместе с камер-юнкерами, — моими товарищами. — был в Москве несколько часов… Отправился потом в Калугу на перекладных, без человека… В Тарутине пьяные ямщики чуть меня не убили. Но я поставил на своем. Какие мы разбойники? говорили они мне. — Нам дана вольность, и поставлен столп нам в честь. Гр. Румянцева вообще не хвалят за его памятник — и уверяют, что церковь была бы приличнее. Я довольно с этим согласен. Церковь, а при ней школа, полезнее колонны с орлом и с длинной надписью, которую безграмотный мужик наш долго еще не разберет. — В Зав.<оде> прожил я две недели, потом привез Н.<аталью> Н.<иколаевну> в Москву, а сам съездил в нижегородскую деревню, где управители меня морочили, — а я перед ними шарлатанил, и, кажется, неудачно — воротился к 15 окт.<ября> в П.<етер>б<ург>, где и проживаю. Пугачев мой отпечатан. Я ждал всё возвращения царя из Пруссии. Вечор он приехал. В.<еликий> кн.<язь> Мих.<аил> Павл.<ович> привез эту новость на бал Бутурлина. — Бал был прекрасен. Воротились в 3 ч.».

На этом балу сестры Гончаровы были представлены Михаилу Павловичу, который обещал Наталье Николаевне перевести со временем ее брата Сергея в гвардию.

Устремления сестер совершенно понятны: им хотелось выйти замуж. Еще в письмах Пушкину из Полотняного Завода Наталья Николаевна рисовала свои прожекты относительно их устройства. 28 ноября Александра Николаевна, узнав из письма брата Дмитрия о расквартировании в Полотняном Заводе полка, открыто выразила сожаление: «Ты пишешь, что в Заводестоит полк; вот не везет нам: всегда он там бывал до нашего приезда в прекрасную столицу; три года мы там провели впустую, и вот теперь они опять вернулись, эти молодые красавцы, жалко.Но нет худа без добра,говорит пословица. Прелестные обитательницы замка могли бы остаться и Петербурга бы не видали».

Невольно приходит на ум ситуация, описанная в пятой главе «Евгения Онегина»:

И вот из ближнего посада Созревших барышень кумир, Уездных матушек отрада, Приехал ротный командир; Вошел… Ах, новость, да какая! Музыка будет полковая! Полковник сам ее послал. Какая радость: будет бал.

Но барышни Гончаровы живут теперь ожиданием петербургских балов и столичных женихов, не оставляя забот и об устройстве брака брата Дмитрия. Наталья Николаевна, принимающая в этом живейшее участие, пишет брату 12 ноября: «Ты меня спрашиваешь, дорогой Дмитрий, как идут твои дела. Я не знаю, право, что тебе сказать; мы ограничились с графиней Пален двумя визитами и с тех пор встречаемся только в свете, но большой близости между нами еще не установилось. Мы не в деревне, чтобы это так легко делалось; тесная дружба редко возникает в большом городе, где каждый вращается в своем кругу общества, а главное, имеет слишком много развлечений и глупых светских обязанностей, чтобы хватало времени на требовательность дружбы».

Пушкин был также вовлечен в эти заботы, о чем Наталья Николаевна и сообщает Дмитрию: «Мой муж и тетушка пришли к выводу, что ты добьешься удачи в этом деле благодаря своей настойчивости, а твое, извини меня, упрямство в этом случае не недостаток, можно, пожалуй, считать его достоинством. Здесь ведь речь идет не о прогулке верхом, когда эта отрицательная черта твоего характера выводила нас всех трех из себя».

В письме от 21 декабря Екатерина Николаевна предостерегает брата: «А теперь я должна тебя предупредить, что одна из прекрасных сестер Катрин Долгорукой хочет женить их красавца брата Григория Долгорукого на твоей графине Надине, но что молодой человек пока об этом и не думает. Так что прими предосторожности, чтобы она у тебя не ускользнула из-под носа, потому что Долгорукий действительно очень хорошая партия».

Переписка сестер, в том числе и Натальи Николаевны, с Дмитрием Николаевичем наполнена, кроме обсуждения матримониальных планов, разного рода просьбами, прежде всего о деньгах, так как в его руках находилось теперь управление Заводами, на доходы от которых существовало все семейство Гончаровых. Каждой из старших сестер было назначено по 1500 рублей в год на содержание, помимо доли в оплате общей квартиры. Кроме того, все три сестры пишут о вещах, лошадях, украшениях, пользуясь каждым удобным случаем и приближением любого праздника, будь то именины, день рождения, Рождество или Пасха. Наталья Николаевна в первом дошедшем до нас письме брату, начав с вопроса о его видах на брак с Надеждой Чернышевой, напоминает ему о недоданных через его поверенного в Петербурге Носова деньгах, о задерживающихся коляске, сундуке с платьями и ценными вещами, вроде серебряного убора, и уже заранее заботится о доставке любимой лошади для летних верховых прогулок: «Я вас прошу, сударь, сделать так, чтобы Матильда была у меня этим летом, я тоже упрямая, и не скоро ее уступлю; дай бог, чтобы вы понравились графине так же, как Матильда нравится мне».

В конце декабря в очередном письме она сообщает Дмитрию о новых хлопотах относительно его женитьбы: «Твоя прекрасная графиня была вчера у меня, но я не могу сообщить тебе ничего интересного, так как о тебе речи не было совсем. Катя видела ее два раза во дворце, но, однако, нисколько не продвинула твои дела; я начинаю терять надежду на то, что она согласится увенчать твои желания. В четверг мы должны поехать пить чай к графине Пален, что будет, не знаю, вероятно ничего».

Шестого декабря Екатерина Николаевна начинает письмо Дмитрию с последней новости: «Разрешите мне, сударь и любезный брат, поздравить вас с новой фрейлиной, мадемуазель Катрин де Гончаров; ваша очаровательная сестра получила шифр 6-го после обедни, которую она слушала на хорах придворной церкви, куда ходила, чтобы иметь возможность полюбоваться прекрасной мадам Пушкиной, которая в своем придворном платье была великолепна, ослепительной красоты. Невозможно встретить кого-либо прекраснее, чем эта любезная дама, которая, я полагаю, и нам не совсем чужая». Она рассказывает подробности знакомства с августейшей фамилией: «Итак, 6-го вечером, как раз во время бала, я была представлена их величествам в кабинете императрицы. Они были со мной как нельзя более доброжелательны, а я так оробела, что нашла церемонию представления довольно длинной из-за множества вопросов, которыми меня засыпали с самой большой благожелательностью. Несколько минут спустя после того как вошла императрица, пришел император. Он взял меня за руку и наговорил мне много самых лестных слов и, в конце концов, сказал, что каждый раз, как я буду в каком-нибудь затруднении в свете, мне стоит только поднять глаза, чтобы увидеть дружественное лицо, которое мне, прежде всего, улыбнется, и увидит меня всегда с удовольствием. Я полагаю, что это любезно, поэтому я была, право, очень смущена благосклонностью их величеств. Как только император и императрица вышли из кабинета, статс-дама велела мне следовать за ней, чтобы присоединиться к другим фрейлинам, и вот в свите их величеств я появилась на балу».

Накануне этого бала Пушкин записал в дневнике: «5 дек. Завтра надобно будет явиться во дворец. — У меня нет еще мундира. — Ни за что не поеду представляться с моими товарищами камер-юнкерами — молокососами 18-тилетними. Царь рассердится — да что мне делать?»

На бал отправилась Наталья Николаевна с сестрами. К 6 декабря, «зимнему Николе», дню именин императора, приурочивались ежегодно новые производства и награждения, а также устраивался традиционный бал в Зимнем дворце. На этот раз одной из пожалованных оказалась Екатерина Николаевна. Дать фрейлинский шифр одновременно двум сестрам было невозможно, выбор пал на старшую — ее судьбу нужно было решить в первую очередь. Фрейлинство сулило в этом плане определенные надежды: императорская чета, как правило, прилагала усилия к тому, чтобы выдать фрейлин замуж, а несостоятельным (к которым, несомненно, относилась и Екатерина Николаевна) давалось приданое. После замужества бывшие фрейлины лишались своего звания, но сохраняли право присутствовать при дворе вместе с мужьями, вне зависимости от их чинов, приглашались на придворные балы и церемонии. Предполагалось, что Екатерина будет взята во дворец, о чем хлопотала тетушка Екатерина Ивановна, престарелая фрейлина, сама жившая в Зимнем.

Сергей Львович Пушкин, познакомившийся с сестрами Гончаровыми в доме сына 16 декабря, передает на другой день свои впечатления в письме дочери Ольге: «Видел я одного Александра, Натали и двух ее сестер, которые очень любезны, однако далеко уступают Натали в красоте. Машенька была в восторге, что снова меня видит». Надежда Осиповна в тот раз по болезни не могла сопровождать мужа. Она, в свою очередь, известила дочь: «Александр здоров, я не видала еще Натали, ей неможется, и мне тоже»; сообщила также и о фрейлинсгве Екатерине Гончаровой. В связи с рождением у Ольги Сергеевны сына Льва ее мать написала: «Брат твой, кажется, видел во сне, будто твой ребенок черен, как Абрам Петрович…»

Как бы ни казалось это странным, но именно через Надежду Осиповну сестры Гончаровы в конце апреля 1835 года получили весть о смерти Надежды Платоновны, жившей в разъезде с дедом. Екатерина Николаевна пишет брату: «Мы узнали вчера от Пушкина, который услышал это от своей матери, о смерти бабушки, однако это не помешает нам поехать сегодня вечером на „Фенеллу“. Царство ей небесное, но я полагаю, было бы странно с нашей стороны делать вид, что мы опечалены, и надевать траур, когда мы ее почти не знаем». То же письмо содержит напоминание Дмитрию Николаевичу, что его ждут «к родам Наты как крестного отца».