Натюрморт с воронами
Шрифт:
– Это известная частная школа-интернат в Нью-Гэмпшире. Так вот, там по моей просьбе для вас забронировано место.
Кори удивленно уставилась на него.
– Вы хотите сказать, что это деньги не для колледжа?
– Вам нужно поскорее уехать из этого города. Он убивает вас.
– Но это же интернат! Да еще в Новой Англии! Я не справлюсь с учебой.
– Моя дорогая Кори, – шутливо заметил Пендергаст, – после всего того, что вам пришлось пережить, вы справитесь с чем угодно. Я абсолютно уверен, что вам будет там неплохо. Вы найдете в этой школе немало таких же, как вы, учеников – умных, любознательных, творчески мыслящих
Повинуясь чувству благодарности, Кори сделала шаг вперед и крепко обняла его. Пендергаст напрягся всем телом, замер от неожиданности, потом осторожно высвободился. Кори заметила, что его лицо залилось краской.
– Кори, – тихо сказал он, снова кашлянув, – простите меня, но я не привык к такому выражению чувств. Я воспитан в семье, где... – Пендергаст замолк и густо покраснел.
Она отступила, испытывая эмоции, которые трудно контролировать. Посмотрев на Кори с мягкой улыбкой, он поклонился и, взяв ее руку, поднес к губам. Кори опомниться не успела, как Пендергаст повернулся, сел в свой шикарный «роллс-ройс» и умчался.
Кори глядела ему вслед, пока машина не исчезла за окраиной города, потом села в свою машину и придирчиво осмотрела подготовленные вещи, желая убедиться в том, что ничего не забыла. Вырулив на проезжую часть, Кори заметила на противоположной стороне улицы Брэда Хейзена. Сын шерифа стоял у бензоколонки, наполняя бак темно-голубого автомобиля Арта Риддера, и смотрел в ту сторону, где только что исчез черный «роллс-ройс» Пендергаста.
Кори стало жалко шерифа. Странно, что он оказался очень хорошим человеком. Она вспомнила, как навещала его в больнице и как он плакал, лежа с забинтованной головой на подушках и вспоминая своего помощника Теда Франклина. Глядя на Брэда, Кори размышляла, есть ли в этом оболтусе хотя бы малая часть достоинств, присущих его отцу.
Кори нажала на педаль газа и вскоре выехала на главную шоссейную магистраль. Интересно, где она будет через год, через пять лет и уж тем более через тридцать? Впервые в жизни у нее возник этот вопрос, и Кори, естественно, не знала на него ответа. Эта неопределенность порождала в ней тревогу и надежду.
Вскоре очертания города исчезли позади, а впереди Кори приветливо встречало голубое небо и темная полоска шоссе. Она вдруг поняла, что не может и не имеет права ненавидеть Брэда Хейзена больше, чем Медсин-Крик. И город, и Брэд уходили в прошлое, а будущее вызывало щемящее чувство неизвестности. Хорошо это или плохо, но Кори наконец-то вырвалась в огромный мир и никогда больше не вернется в родной Медсин-Крик.
3
Когда Пендергаст вошел в больницу, шериф Дент Хейзен стоял в самом конце коридора и беседовал с двумя полисменами. Его голова все еще была забинтована, а рука в белом гипсе висела на повязке. Увидев Пендергаста, шериф оставил полицейских и быстро направился к нему, протягивая левую руку.
– Как ваша рука, шериф? – спросил Пендергаст.
– До конца сезона мне не удастся половить рыбу.
– Очень жаль.
– Вы уже уезжаете?
– Да, и решил заехать к вам, чтобы сказать пару слов. Хочу поблагодарить за то, что вы помогли мне чрезвычайно интересно и насыщенно провести отпуск.
Хейзен рассеянно кивнул. Его лицо выразило горечь и разочарование.
– Вы очень кстати. Можете посмотреть, как старая леди
прощается со своим безумным чадом.Пендергаст кивнул. Он давно собирался навестить бедную Уинифред Краус и попрощаться с ней, но время нашел только сейчас, в последний день пребывания в этом городе. Пендергаст почти полностью разобрался в этом странном деле, но оставался еще один вопрос, ответ на который он пока не нашел.
– Понаблюдайте за ними через стекло, – сказал шериф. – Там уже полно психоаналитиков. Следуйте за мной.
Он провел Пендергаста по коридору, вошел в психиатрическое отделение и пригласил спутника в темную комнату со стеклом во всю стену. Там уже собралась большая группа медиков и студентов, тихо обсуждавших нашумевший случай. В этот момент дверь соседней комнаты отворилась, и двое полицейских в форме вкатили инвалидную коляску с Джобом. Он был весь забинтован, а на руку и плечо наложили гипс. Хотя в комнате царил полумрак, Джоб сильно прищурился от света тусклой лампы. Его привязали к коляске тугими ремнями, а здоровую руку и щиколотки ног пристегнули к ней наручниками.
– Вы только посмотрите на этого ублюдка, – тихо проговорил Хейзен.
Полицейские оставили коляску посреди комнаты и отошли к противоположной стене.
– Больше всего на свете мне хотелось бы знать, почему эта тварь убивала людей, – продолжал Хейзен, не спуская глаз с Джоба. – Почему он оказался на кукурузном поле, почему устроил выставку из убитых ворон, почему сварил беднягу Стотта, почему засунул в тело Чонси собачий хвост... – Он замолчал и судорожно сглотнул. – И почему убил бедного Теда. Что происходило в этот момент в его долбаной башке?
Пендергаст оставил эти вопросы без ответа.
В этот момент в комнату вошла Уинифред Краус, опираясь на руку полицейского. Она была в широком больничном халате, двигалась очень медленно, а под мышкой держала книгу. Увидев Джоба, Уинифред просияла и радостно улыбнулась.
– Джоби, дорогой, это я, твоя мамочка.
Ее тихий голос был усилен установленным над стеклом громкоговорителем, из-за чего казался неестественно холодным.
Джоб поднял голову, и на его лице появилось подобие улыбки.
– Ма-маа, – протянул он.
– Я принесла тебе подарок, Джоби. Посмотри, это твоя книга.
Тот издал невнятный звук радости и оживился.
Уинифред приблизилась к сыну и, пододвинув стул, села рядом. Полисмен напрягся, но остался на месте. Она обняла Джоба за плечи и прижала к себе. Его израненное лицо засветилось счастьем.
– Господи Иисусе, – прошептал Хейзен. – Вы только посмотрите, она обнимает его, как ребенка.
Уинифред Краус открыла книгу.
– Я начну с самого начала, хорошо, Джоби? – пролепетала она, тыча пальцем в страницу. – Ты же всегда любил, когда я читала с самого начала.
Она стала читать слащавым голосом, по-детски коверкая слова:
Пой песенку о шести пенсах.
С карманами, полными ржи,
Двадцать четыре дрозда
Запечены в пирог.
А когда пирог открыли,
Птицы громко запели,
Разве это не прекрасное блюдо,
Достойное королевского стола?