Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

— Да, полагаю, да.

Прозвенел звонок, и Хол начал подниматься. Время для окон­чания сеанса было неудачное.

— Хол, я знаю: вам трудно было сказать это. Я действительно хочу, чтобы мы вернулись к нашему разговору.

— Разумеется, Джим, не беспокойтесь. Вероятно, это временно. Хол ушел, а я расстроился. Действительно ли он в плохом со­стоянии? Действительно ли, помогая ему прорваться к своему субъективному центру, я подтолкнул его к этой депрессии? На­сколько она глубока?

* * *

Глубоко похороненные мысли и чувства, которые мы прячем от себя, боясь узнать самих себя и быть самими собой, появляются в сознании неожиданно. Некоторые из них болезненны, некоторые пугают, а некоторые наполнены горечью разочарования. Многие, встречаясь с этими бывшими узниками наших внутренних концла­герей, протестуют против их освобождения. Лучше не знать; луч­ше оставаться без них, утверждают они. Но жизнь сама по себе становится неполной и бесцветной, если мы не осмеливаемся взглянуть в лицо самой сущности своего бытия. Боль Хола и его чувство бессмысленности пугали и его, и меня, но я был убеж­ден: единственный способ для Хола обрести свою собственную витальность состоит в том, чтобы пройти через подлинную конф­ронтацию с этими чувствами и включить их в свое внутреннее жизненное осознание.

18 декабря

Это случилось за несколько месяцев до того, как Хол снова обрел неутомимость в работе.

— Возможно, мне нужно вернуться в Центр последипломного обучения и прослушать несколько действительно толковых тренин­гов по групповой терапии. Я часто думаю о том, что не получаю достаточно пользы от своих групп. Когда я читаю о том, что они делают в Центре, мне кажется, они знают, что делают. Вы зна­комы с их последними докладами...

Слушая Хола, я ощутил в его поисках больше заинтересован­ности, — в том, как он постоянно просматривал книги и журна­лы, добросовестно посещал занятия и лекции. И все-таки в этом чувствовалась неполноценность и фрустрация. Он по-прежнему был несчастен, думая о работе, к которой самоотверженно гото­вился столько лет и которая теперь так или иначе занимала боль­шую часть его времени. Неудивительно, что позднее на этом же сеансе Хол заметил:

— И поэтому я думал о том, чтобы перейти целиком к иссле­довательской работе или преподаванию, или иногда... У меня воз­никали такие мысли, что... ну, может быть, мне заняться препо­даванием. Я имею в виду, что у меня хорошее место в колледже, и, думаю, я смог бы получить там полную ставку, и затем, быть может... Это могло быть довольно привлекательно — иметь умерен­ную учебную нагрузку и оставлять какое-то время для размышле­ний и...

— Хол, что с вами происходит? Кажется, вы не можете дать волю своим мыслям. Вы как будто выдыхаетесь, перебиваете себя...

— Нет, не знаю. Полагаю, я просто не уверен или что-то в этом роде. Я спрашиваю себя... — Он замолчал, не договаривая.

— Вы не хотите говорить?

— Что? О, нет, ну, в самом деле, нет. Я слишком много топ­чусь на одном месте. В любом случае, это все несерьезно, и не стоит тратить на это время. Кроме того, я бы действительно хотел вместе с вами подумать об идее полного перехода к преподаванию. Я знаю, что вы...

Но тон Хола заставил меня снова перебить его:

— У меня такое впечатление, Хол, что эта идея, о которой вы не хотите говорить, доставляет вам много беспокойства, хотя вы и говорите, что это несерьезно.

Теперь пауза перед его ответом была очень длинной. Он, оче­видно, боролся с собой, и когда наконец заговорил, его слова звучали медленно и с большим напряжением.

— Хорошо. Буду с вами откровенен, но я хочу, чтобы вы зна­ли: это просто одна из тех мысленных фантазий, которые бывают у всех. Я просто подумал о том, чтобы прекратить, вот и все. Ничего особенного, правда.

— Прекратить, Хол? — Я настаивал.

Было крайнее раздражение — или отчаяние? — в его голосе, когда он ответил.

— Да, прекратить, понимаете? Просто прекратить. Прекратить работать, заниматься психологией, прекратить все.

— Все?

В этот момент его голос стал совсем слабым. Борьба, казалось, прекратилась так же быстро, как и вспыхнула.

— Все вообще — прекратить жить. В моем кабинете стало очень тихо.

Мое внутреннее напряжение странным образом спало. Не то, чтобы я сомневался в серьезности суицидальных импульсов Хола. Когда я думал об этом, я был крайне встревожен ими. Он соби­рался сделать это. И он спокойно мог это сделать. Я не мог этого недооценивать. Нет, странное облегчение стало результатом завер­шения. Каким-то образом последние пять или шесть недель я чув­ствовал присутствие в Холе какой-то угрозы, и никак не мог по­нять, в чем она заключалась. Я не мог даже найти подходящих указаний в том, что он говорил мне, чтобы проверить свою инту­ицию. Теперь все это обнаружилось. Хол размышлял о самоубий­стве. И размышлял очень серьезно.

Я молчал, занятый собственными мыслями. Хол первый очнул­ся от задумчивости.

— Я не собирался пугать вас, Джим. Я не намерен делать ни­чего прямо сейчас.

— Если это когда-нибудь случится, я постараюсь, чтобы ни вы, ни моя семья, ни кто-либо другой... не были замешаны. Я знаю, что это значит для терапевта, если пациент кончает жизнь само­убийством. Фактически я не хотел говорить вам. Вы просто слиш­ком быстро собрали все улики.

— Возможно, вы их плохо скрывали, потому что хотели, что­бы я знал.

— Ну, да, может быть, но...

— Вам сейчас очень одиноко.

— Да. Но я могу это выдержать. Его подбородок задрожал, но он пытался сохранить спокойное и печальное выражение, которое было у него все это время.

— По какой-то причине вы вынуждены скрывать свое одиноче­ство и свою боль даже сейчас.

— Джим, Джим, это не принесет ничего хорошего. Я знаю, знаю. Вытеснить все эмоции наружу, да? Да, это действительно помогает, но только если у человека осталось что-то еще. Слиш­ком поздно, или я слишком запутался, или что-то еще. Я не по­нимаю, что говорю. Это просто бесполезно, бесполезно.

Слезы брызнули из его зажмуренных глаз. Внезапно Хол рас­слабился и обмяк, позволив боли овладеть им. Он не делал ника­ких усилий достать салфетку, а просто тихо плакал без всхлипы­ваний, содрогаясь всем своим большим телом.

20 декабря

Два дня спустя, в четверг, Хол по-прежнему пребывал в печаль­ном настроении. Он не был по-настоящему подавлен, скорее, чувствовал себя смирившимся. Его состояние служило контрас­том к праздничной атмосфере, царившей вокруг. В его присут­ствии было нечто зловещее.

— Хол, как вы чувствуете себя, ваш внешний вид говорит о глубокой печали.

— Я чувствую себя так, как будто сделал все, что мог, и те­перь мне осталось только ждать. Ждать чего-то.

— Ждать...

— Не знаю. Возможно, чего-то, что меня отпустит. Я даже не знаю, что подразумеваю над этим. Нечто, что освободит меня. Возможно, это будет окончательно, конец всему. Возможно, это будет что-то, что избавит меня от необходимости все заканчивать. Я не знаю. Не знаю, Джим. Я просто должен ждать.