Наука быть живым: Диалоги между терапевтом и пациентами в гуманистической терапии

Эрих Фромм прослеживает способ, которым мы утрачиваем остроту внутреннего чувства:

"Начнем с того, что у большинства детей возникает некоторая враждебность и мятежность: результат их конфликтов с окружаю­щим миром, ограничивающим их экспансивность, поскольку им — слабой стороне — приходится покоряться. Одна из основных за­дач процесса воспитания состоит в том, чтобы ликвидировать та­кую антагонистическую реакцию. Методы различны — от угроз и наказаний, запугивающих ребенка, до подкупов и "объяснений", которые смущают его и вынуждают отказаться от враждебности. Вначале ребенок отказывается от выражения своих чувств, а в ко­нечном итоге — и от самих чувств. Вместе с тем он учится подав­лять свое осознание враждебности и неискренности других людей; иногда это дается ему нелегко, потому что дети обладают способ­ностью замечать эти качества и их не так просто обмануть слова­ми, как взрослых. Они не любят кого-то "без всяких причин" (если не считать причиной, что ребенок чувствует враждебность или неискренность, исходящие от этого человека). Такая реакция скоро притупляется; не так уж много времени требуется, чтобы ребенок достиг "зрелости" среднего взрослого и потерял способность отли­чать достойного человека от мерзавца.

Кроме того, уже на ранней стадии воспитания ребенка учат проявлять чувства, которые вовсе не являются его чувствами. Его учат любить людей (обязательно всех), быть некритично дружелюб­ным, улыбаться и т.д. Если в процессе воспитания в детстве че­ловек "обломан" не до конца, то впоследствии социальное давле­ние, как правило, завершает дело. Если вы не улыбаетесь, про вас говорят, что вы "не очень приятный человек", а вы должны быть достаточно приятным, чтобы продать свои услуги в качестве официанта, продавца или врача. Лишь тот, кто находится на са­мом верху социальной пирамиды, и тот, кто в самом низу ее — кто продает только свой физический труд, — может позволить себе быть не особенно "приятными". Дружелюбие, веселье и все прочие чувства, которые выражаются в улыбке, становятся автоматичес­ким ответом; их включают и выключают, как электрическую лам­почку".

Ролло Мэй говорит о "Я-переживании", характеризуя, что зна­чит для человека осознавать свое бытие. Хотя Мэй, главным об­разом, сосредоточен на интенциональных аспектах "Я-переживания" и поэтому уделяет больше внимания потенциальным возмож­ностям, он, разумеется, выделяет тот же самый внутренний про­цесс в человеке, который я называю внутренним, или экзистен­циальным, чувством. Мэй пишет о "Я-переживании": "Во-пер­вых, Я-переживание само по себе не является решением проблем человека; скорее, оно является предпосылкой их решения". Да­лее он говорит: "Способность терапевта помочь пациенту узнать и пережить свой собственный опыт — главное в терапевтическом процессе".

Эта книга рассказывает о семерых людях, которые исправили кое-что в своей жизни с помощью осознания своего внутреннего бытия. Каждый из них многому научил меня, и я постараюсь пе­редать эти уроки. Надеюсь, что читатель погрузится в истории этих людей, а не станет изучать их беспристрастно. Если читатель по­зволит настоящим описаниям вступить в перекличку с его собствен­ным опытом, это может помочь ему обогатить свою жизнь. Ибо каждый из нас — я, пишущий эти строки, вы, читающие их, — достигает ощущения правильности бытия в той степени, в кото­рой мы действительно следуем внутреннему направлению своей жизни. В этом отношении, как и во многих других, люди, чьи истории я сейчас передам, — такие же, как и мы.

2. Лоренс: личность и ничто

Кто я или что я? В своем последнем основании? Помимо зва­ний, ролей, степеней и всех этих этикеток, наклеенных на меня? Помимо занятий и отношений, даже имени и личной истории? Кто я? Что я?

Самый главный урок, которому меня научила жизнь, таков: сущность моего бытия состоит в субъективном осознании, представ­ляющем собой непрерывный процесс. Окончательно я не могу отож­дествить себя ни с какой-либо материей (например, с моим телом), ни с чем-либо, что я произвожу (моими словами на этих страни­цах), ни с каким-либо из моих свойств (мой интерес к другим), ни с моим прошлым, ни с моими планами на будущее, ни с мо­ими сиюминутными мыслями, ни с какой-либо иной вещью. Короче говоря, я — не вещь, ничто [5] Я — исключительно процесс моего бытия — например, процесс написания этих слов, — но я не содержание слов или идей, которые они выражают. Я — тот, кто осознает процесс письма, выбирает способы выражения мыслей, надеется на понимание, наслаждается возникновением мыслей и образов своих переживаний.

5

 Игра слов: по-английски no thing (не вещь) и nothing (ничто) пишутся и произносятся почти одинаково. — Прим. переводчика.

Этого понимания трудно достичь, потому что почти всегда нас учат по-другому осознавать себя. Нас учат воспринимать свою личность через образование, отношения с окружающими, профес­сию, список наших достижений, через объективные вещи. Таким образом мы можем надеяться стать кем-то или достичь чего-то. Но иногда случаются сильные поворотные переживания, когда, на­конец, мы освобождаемся от всех этих объективаций и открываем свободу, которая является нашей глубочайшей природой. Тогда мы чувствуем, как можно по-настоящему быть живым; тогда мы ощу­щаем различные возможности, которые были открыты перед нами, но которыми мы не решались до этого воспользоваться. Тогда би­ение жизни становится мощным и сильным.

* * *

Лоренс — человек, пытающийся достичь глубин своего бытия, более подлинного и осмысленного контакта со своей субъективно­стью. Необычайно талантливый, он имел длинный ряд достиже­ний, которые он объединил, чтобы осмыслить свою личность. Пока не вмешалась судьба, Лоренс чувствовал, что ему это уда­лось; а затем он разбился о нематериальность материи, об услов­ность объективного.

Я многому научился у Лоренса, потому что я, как и он, так же сильно верил в достижения. Все свое отрочество я был озабочен получением отличий, которые можно было бы прикрепить в виде значков на мою бойскаутскую форму или подписать под своей фамилией в школьном ежегоднике. В более зрелом возрасте мои усилия были направлены на составление длинного списка дости­жений для моего профессионального резюме. Кажется, только в последнее время я нашел время для того, чтобы спросить себя, что я, именно я сам, внутренне, действительно хочу сделать. Мое слушающее Я так часто заглушалось тираническим "должен".

28 октября

Когда Лоренс позвонил, чтобы назначить мне первую встречу, он был небрежен и казался легкомысленным. "У меня маленький вопрос, и я хотел бы узнать ваше мнение. Я довольно свободен, и знаю, как вы заняты; поэтому просто скажите мне, когда вам удобно, и — м-м-м — я буду с нетерпением ждать нашей встречи". Такими были его слова по телефону, и создалось полное впечат­ление, что нам надо поговорить о каких-то обыкновенных вещах. Только через некоторое время я узнал, что его собственное распи­сание было очень жестким и ему пришлось перестраивать множе­ство своих дел, чтобы встретиться со мной в тот день, который я назначил.

12 ноября

На сеанс он приехал вовремя, даже на пару минут раньше. Когда Лоренс вошел ко мне в кабинет, он в самом деле произвел впечатление. На нем был простой, но, очевидно, дорогой кос­тюм, а в руках — шляпа, что необычно для Калифорнии. В об­щем, он держался с большим достоинством, хотя и не чопорно.

Лоренс сел на стул, который я указал, осторожно достал из футляра отличную сигару, предложил мне, а когда я отказался, вежливо спросил, не возражаю ли я, если он закурит. Он все время поддерживал светскую беседу о погоде, транспорте, о египетских сувенирах, находящихся в моем кабинете. Хотя он делал это с легкостью, я заметил, что Лоренс удерживает такой контроль над разговором, что при обычных обстоятельствах у меня бы не было иной возможности, кроме как слушать и соглашаться с ним. Как бы там ни было, я ограничился ожиданием, пока он сам не пе­рейдет к делу.

Внезапно Лоренс распрямил свою уже застывшую спину и об­ратился ко мне:

— Полагаю, вы спрашиваете себя, почему я здесь?

Это было больше похоже на инструкцию, чем на вопрос, но я отметил его осторожность и сразу же получил быстрый присталь­ный взгляд, за которым следовала улыбка "хорошего парня".

— Ну, сказать по правде, я и сам задаю себе этот вопрос, но, с другой стороны, я всегда нанимаю лучшего специалиста для любой работы, а мне сказали, что вы — лучший. Поэтому я, ко­нечно, пришел к вам...

И Лоренс продолжал в том же духе, щедро раздавая мне похва­лы и параллельно описывая свои собственные достижения. Он рассказал мне о своем классическом образовании, своих путеше­ствиях и учебе за границей, важных правительственных поручени­ях, успехах в нескольких направлениях бизнеса. Затем наступила еще одна пауза.

— Вы все еще не сказали, почему вы здесь.

— И, конечно, вы абсолютно правы. — На его лице снова от­разилось титаническое напряжение, быстро сменившееся улыбкой хорошего парня. Этот быстрый пристальный взгляд говорил нечто очень важное, но я не мог прочесть послание. Теперь Лоренс рас­сказал мне вкратце — так, чтобы было понятно, что он рассмат­ривает эти проблемы как вполне обыденные,— о нескольких недав­них неудачах в бизнесе, об автомобильной аварии год назад и о явно незначительном разногласии с женой по поводу того, когда детям ложиться спать.