Наука умирать

Деникин собрал в Мечетинской деловой совет — только штаб и командиры дивизий. Впервые присутствовал полковник Дроздовский. Что-то своё, понятное чувствовал Марков в этом офицере с тонкими губами, в его внимательном взгляде за стёклами пенсне, в его марше-легенде от Ясс до Новочеркасска. Для полковника тоже главное в жизни — сражаться и побеждать. Однако человек, в чём-то похожий на тебя, часто вызывает не симпатию, а неприязнь: слишком хорошо понимаешь его слабости, слишком неприятными представляются те его черты, которыми он отличается от тебя. О Дроздовском рассказывали, что он плакал, когда в бою под Новочеркасском потерял убитыми около ста своих офицеров. Он отзывался пренебрежительно о Деникине — понял, что это не Корнилов, но и тот ведь был... Впрочем, о погибшем только хорошее. Полковник торговался, кому отдаться. Краснов не сумел его уговорить. Вряд ли с Дроздовским можно подружиться. По-видимому, и тот отнёсся к Маркову не очень доброжелательно. На совете главный вопрос споров вызвать не мог: все согласились наступать на Екатеринодар. Точный срок пока не назначили. Марков спросил, не следует ли вызвать Офицерский полк, и Деникин убеждённо сказал, что ещё рано, — пусть отдыхают.

Заговорили о падении дисциплины среди офицеров, о каких-то «монархических заговорах», о пронемецких настроениях. Деникин с той же убеждённостью сказал, что при встрече с немецкими войсками готов вступить с ними в бой.

— В то время как атаман так называемого Всевеликого войска Донского Краснов вступает с немцами в союз, — сказал Романовский, — некоторые наши монархисты готовы уйти из армии в это войско.

Дроздовский выслушал начальника штаба нарочито рассеянно, глядя куда-то в сторону, словно это настолько нелепо, что не стоит внимания, но всё же ответил:

— Мы сочли преступным разъединять силы, направленные на борьбу с большевиками, и вошли в армию генерала Алексеева, но наш отряд представляет собой политическую организацию монархического направления.

С таким заявлением генерал Марков согласиться не мог.

— В армии нет монархистов или каких-то ещё политиканов, — сердито сказал он, глядя на Дроздовского.— В армии, к сожалению, есть люди, пытающиеся развалить воинскую дисциплину. Это им не удастся, какой бы организацией они себя ни называли.

Дроздовский даже покраснел.

— Я сам состою в тайной монархической организации! — воскликнул он. — Вы недооцениваете нашей силы и значения...

— Господа генералы и офицеры, — прервал его Деникин. — Военный совет закончен. Приказ и диспозиция будут подготовлены штабом к завтрашнему утру.

Покидая штаб, Марков ещё раз переспросил Деникина, не следует ли вызвать из Новочеркасска Офицерский полк, и командующий вновь ответил, что спешить не надо. Почему? Уже на следующий день Марков получил приказ выступать в поход с наступлением ночи. Дивизия шла в бой без Офицерского полка.

Конечно, это можно объяснить необходимостью скрыть от противника начало наступления — весь план Деникина строился на том, чтобы перехитрить красных ложными манёврами и скрытностью, но так можно и самих себя перехитрить. Или ещё кого-то. Если бы Миончинский, Туненберг или ещё кто-либо ив помощников спросил Маркова, почему нет в походе Офицерского полка, то генерал бы ответил грубо и прямо, не сдерживаясь, но он был так озадачен и расстроен, что никто не осмелился его расспрашивать.

До исходной позиции, до предполагаемого места боя требовалось пройти по голой степи вёрст 80—90. На это давалось двое суток. Вышли в ночь на 22 июня. Начало наступления всей армии — утро 25-го. До этого времени Марков действиями своего отряда должен был убедить красных, что армия начала движение к станции Шаблиевской и далее к мосту через Маныч вдоль железнодорожной линии Тихорецкая—Царицын. А утром 25-го основные силы — дивизии Боровского и Дроздовского — атакуют станцию Торговую в десяти вёрстах южнее. Разгромив там войска Сорокина, армия должна двинуться на Тихорецкую и далее — на Екатеринодар.

Шли ночь, шли день по раскалённой солнцем сухой степи. Спрашивали проводников калмыков: «Сколько ещё вёрст до зимовника?» Отвечали: «Не знаем. Ходить не знаем, на лошади — часа два». Вода — в стовёдерных бочках на колёсах: ведро воды на взвод и ведро воды на одну лошадь. Лошади просили добавки, и Марков приказывал дать. Остановились в самое жаркое время в большом зимовнике с прудом. До самой ночи лошади и люди пробыли в пруду.

Шли ещё ночь... 24-го с утра Марков взял конную сотню есаула Растегаева, двухорудийную батарею Миончинского и выехал вперёд. Плавными волнами шли по степи холмы и лощины. На горизонте впереди — лишь мутное марево.

Около полудня казаки передового разъезда, выехав на очередной холм, замахали папахами. Марков с ординарцем поскакали туда. С вершины холма открылась линия железной дороги, над ней — солнце, бьющее в глаза, справа, на горизонте — станция. Перед ней небольшой хутор. Между хутором и станцией — река Егорлык.

— Карту, — приказал генерал ординарцу. — Станция Шаблиевская. Отсюда... 8 вёрст. Хутор Попова — 6 вёрст.

Коричневая полоска дыма оторвалась от сгрудившихся на горизонте пёстрых пятен станции. Растягивался дымок, сверкнул на солнце котёл паровоза, медленно двигалась почти по линии горизонта цепочка вагонов.

— Миончинский, обстреляй его, — приказал Марков.

— Далеко, Сергей Леонидович.

— Подъедешь поближе. Можешь и отсюда. Сейчас твоя задача в том, чтобы нас увидели и услышали.

— Подъеду поближе, — решил Миончинский и дал команду.

Батарея подъехала на рысях.

— Что-то я не вижу прапорщика Ларионова, — удивился Марков.

— Несколько моих в Новочеркасске в отпуске. Я бы их вызвал.

И вновь пришлось генералу задуматься: почему оставили в Новочеркасске его лучший полк?

Несколько выстрелов батареи — недолёт. Поезд спокойно скрылся на север, к Манычу. Однако задача была выполнена: на окраине хутора зашевелились фигурки — цепь красных. Ждали. И на горизонте у станции задвигалось, потемнело.

— Растегаев, посылай разъезд вдоль железной дороги влево, — приказал генерал. — А мы за ним.

Шагом двинулись по степи, к северу, к Манычу. Красные не преследовали. Так проехали около версты, когда от железной дороги наперерез быстро поползла тёмная, искрящаяся амуницией, шевелящаяся полоса — кавалерия.

— Миончинский! Рассеять её! — приказал Марков.

Два орудия выехали вперёд, снялись с передков и открыли огонь шрапнелью. Заиграли облачка разрывов над густой массой конницы, и она заметалась, двинулась назад, рассеялась.

Вернулся разъезд. Доложили, что красные переправляются через Маныч сюда, на южный берег. И вновь: «Миончинский, рассеять!..»

Вечером, накануне последнего боя, Марков провёл совещание с командирами в расположении артиллерийской батареи. Разрешил присутствовать всем артиллеристам — пусть учатся руководить боем.

Начал с обстановки на фронте армии:

— О противнике у нас самые точные сведения — получены из Москвы, от наших людей в штабе Троцкого. Перед нами, на линии Азов—Кущёвка—Сосыка, находится армия Сорокина численностью до 40 тысяч и при 80—90 орудиях. Она держит фронт против Ростова на север, где угрожает немецкое наступление, и на северо-восток против нас. Эта армия состоит, в основном, из бывших солдат Кавказского фронта и отступивших весной с Украины. Эти войска наиболее организованы, и их начальник пользуется авторитетом и умеет воевать. Мы сегодня ввели противника в заблуждение, и за ночь к Шаблиевке будут подброшены подкрепления, чтобы не допустить нашего прорыва за Маныч, куда мы и не собираемся. Главный удар нанесут 2-я и 3-я дивизии на станцию Торговая, чтобы освободить путь на Тихорецкую и Екатеринодар. Мы выступим в 3 часа, чтобы до рассвета подойти вплотную к противнику и занять исходное положение для атаки. Кубанский полк во главе с генералом Туненбергом [51] атакует станцию Шаблиевка. Для этого придётся выбить противника с хутора Попова, сбить его с позиций на другом берегу реки и затем взять станцию. Ни в коем случае не допустить взрыва моста. Донской пеший и конный полки под командованием Третьякова разворачиваются фронтом на север и прикрывают Туненберга от возможного наступления красных со стороны Маныча. Инженерная рота будет в резерве, конная сотня — в моём распоряжении для выполнения специальных заданий в ходе боя. Батарея — всемерная поддержка пехоты. Кажется, всё указано, как положено по Полевому уставу? Да? Мои заместители — генерал Туненберг, полковник Третьяков и ты, Миончинский. А вам всем, господа артиллеристы, могу сказать, что если на пехоту ляжет штурм станции, то вы примете на себя весь огонь артиллерии и бронепоездов в открытом поле. Будут потери, но учить мне вас нечему.

51

Туненберг Ростислав Михайлович — дворянин. Участник «Ледяного похода», с марта 1918 г.— полковник, командир 1-го кубанского стрелкового полка, с ноября — член комиссии по организации кубанских частей. Был в составе комиссии для рассмотрения проекта новой организации армии, командовал 2-й бригадой 2-й пехотной дивизия, с июня 1919 года — генерал-майор. В марте 1920 г. — начальник участка на Перекопе, в мае — командир бригады 34-й пехотной дивизии Русской Армии. Умер в 1920 году в Советской России.