Наука умирать

В чёрной прохладе степи трещали цикады, где-то вдали изредка стреляли, и на горизонте вспыхивали боевые зарницы. Неисчислимые звёзды равнодушно мерцали над неспокойной землёй.

Марков предложил спеть любимую цыганскую:

Сегодня вместе с вами я, цыгане, А завтра ухожу от вас...

Сорокин в этот вечер воспрянул духом — приехал свой человек из Царицына и сообщил, что Орджоникидзе защитил Автономова от чекистов и взял его к себе. Назначит командиром в какую-нибудь свою часть.

— Алексей Иваныч передавал вам большой поклон, — сказал посланец. — И ещё по секрету: продал его матрос Руденко. Опасная гнида. Алексей Иваныч советовал вам, чтобы его, значит, убрать как-то...

Командир Ростовского боевого участка собрал по этому поводу у себя в вагоне поздний ужин с приближёнными, с Зинкой, с гитарой, с немецкой водкой. Пригласил и командира бронепоезда «Большевик» — тот был тоже из своих. Сам сидел за столом в малиновой рубахе и генеральских галифе, кричал: «Смерть врагам Кубани!», потряхивал чёрной густой шевелюрой. С командиром бронепоезда разговаривал в своём личном, защищённом от чужих ушей купе.

— Приказ получил на завтра? — спросил Сорокин. — Здесь не засиживайся, не нахлебайся лишнего. Не пустишь кадетов за Маныч — нагуляешься. А если пустишь... Ты мужик наш, кубанский — всё понимаешь. Там у тебя матрос.

— Несколько их у меня. Не хотел брать — шумят, баламутят.

— Я тебе говорю об одном матросе. Руденко. Кто он у тебя?

— Напросился на артиллерию. Все орудия его.

— Орудия ладно. Он командиром хотел, но я не допустил. Сволочь он. Надо, чтобы завтра он там остался, а та нам с тобой плохо будет.

Руденко эту ночь совсем не спал. Можно было бы вздремнуть под железный грохот бронепоезда, но дёрнуло его позавчера днём пойти в госпиталь. Убедил себя, что перед выездом на фронт надо показаться врачу — рана ещё побаливает. А сам вошёл в госпитальный двор и... направо к флигелю, где располагалась Ольга. Подошёл, заметил, что занавески на окнах раздвинуты. Те же занавески. Открылась дверь и... вышла Ольга Петровна в белом халате и косынке с красным крестом. Увидела его и засмеялась по-бабьи завлекающе.

— Ты, Олеженька? Ой, как хорошо. А я тебя вспоминала.

— Сказали, будто уезжала куда-то.

— Не уезжала, а чуть было не увезли меня. На допрос вызывали. Ночь в камере просидела. Отпустили по болезни, к тому же и не виновата я ни в чём. Разве ж таких баб, как я, сажают? Разворовали без меня всё. Только ржавую селёдку оставили.

Она смеялась тем проклятым ночным хохотком, какого за всю жизнь не забудешь...

Так и мучился всю дорогу, пока бронепоезд шёл от Тихорецкой до Шаблиевской. Выбрался на платформы с орудиями, зашёл в бронебашни — везде порядок. Справа впереди поднималось ещё холодное большое солнце. По станции бродили помятые невыспавшиеся солдаты. Из вагонов и башен бронепоезда тоже вылезали невыспавшиеся. Тревожно оглядывали пёстрые степные дали. Слева, вёрстах в десяти, уже постукивали пулемёты.

Марков приказал Туненбергу атаковать. Кубанский полк развернулся в цепи, двинулся к хутору и залёг под первыми же выстрелами красных. Это не офицеры. Без них требуется другая тактика.

Сидел он на том же вчерашнем холме, рассматривал в бинокль хутор, кучки земли, обозначающие окопы противника, реку с деревянным мостом. Далее — станция, паровозные дымки. Слева — железнодорожный мост. Справа — крутой склон холма, внизу зеленеет травка, кудрявятся какие-то кустики, и низинка идёт в сторону хутора...

— Расстегаев [52] ! — крикнул генерал; есаул был здесь же, на холме, вместе с другими командирами и ординарцами. — Видишь низинку-тропинку? Это для твоей сотни. В галоп, и атакуй с фланга и тыла.

— Сотня, по ко-оням! За мной! — скомандовал есаул, и конница рванулась по низине.

Два орудия Миончинского стояли впереди, готовые к бою. Лишь показался с юга эшелон, едва заметный в бинокль, как там, почти на горизонте, взметнулись взрывы. Закопошились люди, выбегающие из вагонов, и Миончинский перешёл на шрапнель. Лопнули розовые на восходящем солнце дымки... Сотня Расстегаева ворвалась в хутор. Засверкали серебряными искрами шашки. Красногвардейцы, лежавшие цепью перед хутором, побежали по домам. Поднялся Кубанский полк, но чуть ли не из каждого сарая на окраине хутора забили пулемёты. И Расстегаев повёл сотню обратно. Вдогонку били пулемёты. По степи мчались несколько лошадей без всадников. Вот он — решающий момент. Вот для чего в отряде Маркова есть третье резервное орудие с мастером артиллерийского огня штабс-капитаном Шперлингом [53] .

52

Расстегаев Михаил Петрович — из казаков, есаул. Участник «Ледяного похода» в составе 1-го Кубанского конного полка. В августе 1918 году — войсковой старшина в Марковских частях, затем — полковник в Кубанской казачьей дивизии. Генерал-майор. В1920 году — командир Кубанского казачьего полка и бригады. Галлиполиец. Эмигрировал во Францию, где умер в 1961 году.

53

Шперлинг Александр Альфредович (1895-1920) — из прибалтийских дворян, штабс-капитан. Участник рейда партизанского отряда полковника Чернецова и «Ледяного похода». Воевал в 1-й офицерской батарее, затем в 1-м лёгком артиллерийском дивизионе, с декабря 1919 года до гибели — командир 1-й батареи в 1-й (Марковской) артиллерийской бригаде. С марта 1920 года — полковник.

— Конвойцы, Шперлинг, за мной вперёд!

Впереди генерал, за ним — семеро кавалеристов и одно орудие. Они атаковали. Поднялись залёгшие кубанцы. Марков обогнал их и рвался к хутору. По наступающим били пулемёты из сараев. Двое марковских конников упали, лошади ржали и метались, потеряв всадников. Марков первым ворвался в хутор. Расстегаев уже был снова здесь и кричал:

— Ваше превосходительство, я взял 150 пленных.

Перешли на южную окраину хутора. Мост через речку был цел. Марков приказал захватить мост и гнать красных дальше к станции. Оттуда медленно выползали зелёные коробки бронепоезда.

Руденко оттолкнул наводчика, сел на станину орудия, прильнул к панораме.

— Вон она, белая шапка, — злорадно прохрипел матрос. — Сколько там? Миля с хвостиком?

— Прицел в вёрстах, товарищ командир, — сказал наводчик.

— Знаю, братишка. Миля — полторы версты. Прицел покручу тридцать... Пускай тридцать пять. Заряжай гранатой!

Бронепоезд, как увидел Марков в бинокль, остановился напротив хутора. Первый разрыв взметнул землю шагах в двухстах.

— Ваше превосходительство, отойдёмте в хутор, за сараи, — предложил Расстегаев.

Марков согласился, и едва они отошли за сарай, как снаряд разорвался точно на том месте, где они только что стояли.

— Знатно, но поздно, — оценил генерал выстрел. — А где наш Миончинский?

Они быстро нашли командира батареи — двое артиллеристов тянули телефонный кабель. Один влез на крышу сарая, другой подавал ему катушку. Там же суетились и офицеры. Грохнул ещё взрыв, и загорелся дом неподалёку.

— Лезем к артиллеристам на крышу, — сказал Марков есаулу. — Я должен видеть бой.

Миончинский, стоя на крыше, уже командовал но телефону:

— По бронепоезду! Гранатой!

Из центра хутора выехали несколько всадников, увидев генерала, остановились возле наблюдательного пункта. Один из них крикнул:

— Ваше превосходительство, разрешите доложить: мы — разъезд от 3-й дивизии...

Марков ловко спрыгнул вниз:

— Докладывайте.

— Ваше превосходительство, полковник Дроздовский приказал передать вам, что 3-я дивизия начала переправу через реку Егорлык и наступление на станцию Торговую. Полковник приказал передать вам, что просит вашей поддержки: чтобы вы наступали в тыл красным.