(Не) чужой ребёнок
Шрифт:
– Заявление о чём, простите? – переспрашиваю, потому что не могу поверить в то, что услышал.
– На увольнение. И отказать я не имел права, она сослалась на пункт в трудовом законе, по которому мы обязаны уволить её в день, указанный в заявлении.
Львовский складывает руки в замок, кладёт их на стол перед собой и выжидательно смотрит на меня. Как будто я могу на это как-то повлиять!
Новость меня ошарашивает. Такого развития событий я никак не мог предугадать.
– И вы её отпустили? – спрашиваю с надеждой на то, что старый лис смог уговорить её остаться
– Конечно. У меня не было выбора. Я, знаешь ли, чту законы и права сотрудников.
– А кто же будет работать? Вы знаете нашу ситуацию…
Задыхаюсь от возмущения. Но всё, что могу себе позволить, посильнее стиснуть челюсти. Субординация, чёрт бы её побрал!
– Знаю. И делаю всё, что могу. Но нет хирургов. Де-фи-цит! Где я их тебе возьму? Нарисую? Вон, воспитывай своих интернов – через пару лет будут тебе специалисты. А до того… Попробую пока Матвеева перекинуть к тебе на время.
Да уж… Отомстила мне Пожарская. Знала, куда бить.
– Так что ты натворил?
Изворачиваться – не в моих правилах, рассказываю как есть.
– Она просила дополнительный отпуск с десятого – ребёнку операцию делать должны, а я сказал, что отпустить могу только с семнадцатого. Я не зверь, но что я могу сделать, если в отделении работать некому?
Делаю паузу, пытаясь уловить, что думает обо мне и ситуации старик. Совсем не хочется попасть к нему в немилость. Потому что мы в одной упряжке. Если он начнёт катить на меня бочку, мне останется только признать свою непригодность и последовать за Пожарской.
– Я просил её либо перенести дату, либо чтобы с ребёнком сперва кто-то из близких поехал, а потом уже с семнадцатого мы её отпустим. Всё равно ведь лечение надолго затянется. Пока обследуют, пока прооперируют, пока восстановится. Но ей это не подошло, и она, видимо, решила сделать ход конём, – заканчиваю речь с раздражением.
Да, понимаю, что надо было отпустить. Но я должен в первую очередь думать об отделении!
– “Кто-то из близких” – это кто, например? – уточняет Львовский грозным басом.
– Да мало ли. Родители, сёстры. Может, и отец у ребёнка есть с соответствующими родственниками – не знаю, – делюсь своими соображениями на этот счёт.
– Ты так хорошо осведомлён о её семье? Или наугад сейчас ляпнул?
– В университете учились вместе, я знал её раньше. И о семье слышал, – не решаюсь сказать правду о нашем с Лизой совместном прошлом, ещё обвинит, что я ей намеренно палки в колёса вставляю. Тогда проблем не оберёшься.
– Допустим, ты знал её семью до войны, – делает акцент на последних словах. – А ты поинтересовался, остался ли у неё кто-то из родных сейчас? А? – повышает голос.
– Не знаю. К чему мне была эта информация?
– А к тому, что заведующий должен с людьми работать! И знать о них всё! Нет у Лизы никого! Семья в оккупации была. Расстреляли и сожгли вместе с домом. Всех! От мала до велика!
– Я не знал, – выдавливаю из себя потрясённо.
Становится не по себе. Вспоминаю полные слёз глаза и шепчущие что-то беззвучно губы… И свои слова, конечно, тоже помню. Слово – не воробей,
назад не забрать и ничего не исправить. Почему же она мне ничего не сказала?– Я и сам случайно узнал, она не особо распространяется.
Признаю – я жестоко перегнул палку. Но работа есть работа! И главврач не хуже меня должен это понимать! Продолжаю отстаивать свою правоту, хоть она оказывается вовсе не правотой.
– Это, конечно, жуткая трагедия. Но, Борис Осипович, я никак не мог отпустить её. Посудите сами. Гордеев – на больничном, и это надолго. Жена звонила, что он после больницы в санаторий поедет на реабилитацию. Загребнюк – в плановом отпуске, не в городе, отозвать его возможности нет, я уже с ним связывался. Ровенко уходит на днях на десять дней, у неё путёвка куплена.
– То есть у тебя два врача одновременно будут отдыхать? Это кто такой график утвердил? – рычит недовольно.
– Она попросилась вне графика, и я не смог ей отказать, учитывая её заслуги и обстоятельства. Как я в такой ситуации мог Пожарскую отпустить?
– Но и удержать не смог!
– Она не говорила, что уволится, если не подпишу отпуск…
Она вообще ничего мне не сказала после того, что я ей сдуру наговорил…
– Если бы сказала, то ты бы расценил это как шантаж, – невесело усмехается шеф. – А теперь посмотри, что получилось на самом деле. Ты отпустил Ровенко отдыхать в обход правил. И это – твоё нарушение!
Пытаюсь его перебить и объяснить ещё раз, почему я так поступил, но он продолжает, игнорируя меня.
– Просто потому, что самолично решил, что она выше, лучше, круче всех других сотрудников. А матери, которая воспитывает одна ребёнка-инвалида, отказал в законном, – останавливается и смотрит на меня с укором, – праве на дополнительный отпуск для лечения малого. Ты в своём уме? Ладно, с человеческими понятиями у тебя после войны проблемы. Хотя должно быть наоборот! Ну так действуй по инструкции, человек-робот! И к психологу сходи, чтобы мозги поправил.
Мне нечего ответить в своё оправдание. По сути, главврач прав. Я прокололся с Ровенко. Если бы я ей отказал, сославшись на график, всей этой ситуации не возникло бы. И теперь я чувствую себя втройне паршиво: и с Лизой поступил отвратительно, как ни посмотри, и лишил отделение ценного сотрудника.
Возвращаюсь в кабинет и начинаю названивать Лизе. Но что-то с её номером оказывается не так.
Захожу в мессенджер. Последнее посещение – сегодня рано утром. Пишу сообщение, извиняюсь, прошу, чтобы cвязалась со мной. Не прочитано час, два…
– Мила, ты давно с Пожарской общалась?
– Вчера вечером. Она вещи у меня оставила, когда из общежития съехала.
– Где она сейчас? Контакты её у тебя есть?
– Сказала, что квартиру сняла. А телефон… Да вы его знаете, наверное, – достает из кармана смартфон и набирает номер. – Не отвечает.
– Как с ней иначе можно связаться?
– Не знаю. Сказала, что когда вещи понадобятся, она мне напишет или позвонит.
Я ищу Лизу, но тщетно. Готов отдать многое, чтобы заглянуть ей в глаза и извиниться. Но мое сообщение висит непрочитанным. День, два, неделю...