(Не) чужой ребёнок
Шрифт:
Сын сидит, как нахохлившийся воробей. Что у него в голове – не понимаю, и мне это не нравится. Мы всегда были с ним лучшими друзьями, о многом говорили напрямую, многим делились друг с другом. А теперь доверие между нами трещит по швам.
От отчаяния мне хочется придушить его непутёвого папашу. Это всё Павел виноват! Зачем он так несвоевременно полез со своими признаниями к неподготовленному ребёнку?
– Ванюша, я очень давно не видела твоего папу. А тут оказалось, что он – мой начальник. Я боялась, что кто-то узнает, что он был моим мужем, и меня могут уволить, потому что
– Я бы тебя не выдал! Я умею хранить тайну! – сын принимает мои оправдания за сомнения в нём. Сегодня точно не мой день, да и педагогическим талантом природа явно меня обделила.
– Я в тебе не сомневаюсь… Просто… мало ли, кто и как мог узнать.
– Но ты же всё равно уволилась! А мне ничего не сказала!
– Я ждала подходящего момента.
Мои оправдания Ваню не убеждают, и я совершенно не знаю, как выкручиваться из сложившейся ситуации. Ругать и обвинять Павла вслух – тоже не вариант.
Не удовлетворившись моими объяснениями, сын уходит в комнату, а я наконец начинаю разбирать принесенные бывшим мужем продукты.
К разговору об отце Ваня больше не возвращается. Но с игрушками не расстаётся, особенно с роботом. Втайне от меня кладёт его в собранный портфель и несёт в школу. Интересно, будет хвастаться перед друзьями игрушкой или тем, кто ему её подарил? Он, как и все дети, очень болезненно относится к отсутствию в его жизни отца.
Мне грустно и обидно, что новость о папе сын переваривает без меня. И в то же время спокойно, что он не требует больше никаких объяснений. Я в это время раз за разом прокручиваю в голове приемлемую для ребёнка версию событий и выжидаю удачного момента, чтобы выдать ему её под правильным соусом.
Дети не должны страдать от ошибок взрослых. Не должны ощущать себя обманутыми и ненужными. Но откуда мне знать, что у Павла на уме, какие у него планы в отношении сына?
Он появляется через несколько дней. Звонит поздно вечером, когда Ваня спит, а я расслабленно просматриваю в телефоне новости за день.
– Привет, – звучит хрипло, будто простыл.
– Здравствуй, – напрягаюсь, не зная, чего ожидать от разговора.
Не могу понять, мы с ним в одной команде или по разные стороны баррикад. Инстинктивно готовлюсь обороняться.
– Как Ваня?
– Нормально.
– А ты как?
– Тоже.
Разговор не ладится.
– Расскажи мне, как вы живёте.
О нашей жизни можно целый роман написать минимум в трёх томах… Но интересно ли это Павлу? Его вопросы похожи на дежурные.
– Ты же видел, как. Ваня в школу ходит, я работаю.
– Как он отреагировал?
Понимаю, о чём речь. Но не знаю, что ответить. Слишком болезненная тема.
– Остро, – другую формулировку подобрать не могу.
– Игрушками играет?
– Да, они ему очень понравились, спасибо.
– Я приеду на Ванин день рождения. Уже билеты на самолёт купил.
– Хорошо…
Вздыхаю. Сама не знаю, то ли с облегчением, то ли от огорчения. Меня напрягает этот разговор и нервирует предстоящий визит. Но я непрерывно повторяю себе, что должна думать о сыне, а ему нужен отец.
Меня бесит, что этот
горе-папаша так удачно появился, когда наша жизнь начала налаживаться. Где он был, когда нам так нужна была помощь?– Лиза…
– Что?
– Пришли мне Ванино фото, пожалуйста.
Не успел появиться в нашей жизни, и тут же начались просьбы…
Меня откровенно раздражает необходимость общения с ним. Мы – бесконечно чужие друг другу люди. Какая-то чудовищная насмешка судьбы, что нас связывает мой ребёнок…
Впервые день рождения сына не вызывает положительных эмоций. Как я переживу очередную встречу с бывшим? Смогу ли отделаться на сей раз малой кровью? Со сколькими нервными клетками придётся распрощаться?
Не хочу делить с ним моего сына. С кем угодно, только не с ним!
Ваня совсем не разделяет моего беспокойства и недовольства. Узнав о предстоящем приезде отца, он разве что не на крыльях летает.
Вот как так получается? Человек жил себе семь лет и в ус не дул, не вставал к сыну по ночам, когда у него болел животик или резались зубки, не прятал в бомбоубежище, не искал по больницам, не выхаживал после ранения, не учил заново ходить… Не беспокоился, где жить и чем ребёнка кормить. Не играл с ним, не учил читать и писать… Он пришёл на всё готовое – и заслужил безусловную любовь только потому, что назвался отцом. Где справедливость?
Ненавижу его… За каждую бессонную ночь, за каждую пролитую слезу, за каждый вечер, когда от отчаяния опускались руки…
Мы договорились встретиться в кафе неподалёку от нашей квартиры. Не хочу приглашать его к нам домой и очень надеюсь, что Павел ограничится протокольной встречей…
Ваня тоже волнуется и переживает. Вдобавок вчера его одноклассница подлила масла в огонь и напрочь лишила ребёнка покоя.
– Мама, мне Гретта сегодня сказала, что он не любит меня потому, что я всё ещё не умею ходить, – сын не говорит слово “папа”, называя отца безликим “он”. – Может быть, я попробую пойти в кафе без костылей? Или придём заранее и спрячем их, чтобы он не увидел их и подумал, что костыли мне больше не нужны?
– Ваня, что за глупости! Твой папа, – я намеренно приучаю его к этому слову, чтобы Павел не заявил, что я настраиваю ребёнка против него, – врач, он спасает и лечит людей. Костыли – это часть твоего лечения. Наверняка он воспринимает их совершено спокойно.
– Мама, я знаю, он – ангел, который не даёт душе вылететь из тела и умереть…
– Что? – слова сына удивляют меня, если не сказать больше. – Где ты это взял?
Я, к своему стыду, никогда не была особо набожной. И точно не проводила с ребёнком никаких бесед о душе и ангелах…
– Я его видел, он был ангелом и держал моё тело, не выпускал из него душу.
Инстинктивно касаюсь Ваниного лба. Может, у него температура? Но нет – не горячий. Откуда же такие мысли у семилетнего мальчика?
– Он тебе снился? – выдвигаю единственное логичное предположение.
Знаю, что сны иногда могут быть вызваны беспокойством или переживаниями о ком-то или о чём-то. А для сына появление отца оказалось даже большим стрессом, чем я предполагала.
– Может быть, я не помню…