Не изгой

Мне нужно было написать емейл одному Медвежонку, но вернемся к ситуации в моей гостиной.

Кат стоял, все еще выглядя чертовски хорошо, и я постаралась не обращать на это внимания, направляясь к обеденному столу. Этот разговор никоим образом не мог состояться, когда я сидела на своем милом удобном диване. Если бы мне пришлось сбежать или даже попросить его уйти, я бы боролась со своими подушками, чтобы встать, и тогда весь драматический эффект был бы утрачен.

Я села, и Кат занял место напротив меня.

Его глаза.

Такой свирепый, но в то же время просто знающий меня. Он смотрел на меня, типа «на меня» на меня. Сколько людей смотрели на вас и на самом деле вас не видели? Только не этот парень. Он чертовски пронзал меня насквозь, а я тянула время. Много времени.

Отлично. Поехали.

— Ты знаешь о моей маме-наркоманке.

Он опустил голову.

— Ты упоминала о ней.

Верно.

Боже.

Шесть. Раз.

И почему я снова отпугивала этого чувака?

Но мне нужно было это сделать, ради него и ради себя. Я не могла смириться с тем фактом, что нравлюсь ему. Для меня это просто не имело смысла. Или даже имело смысл для вселенной.

— Моя мама была наркоманкой. Она была наркоманкой до того, как я у нее появилась, пока я была в ней, и, безусловно, после того как я у нее появилась.

Я ждала, потому что это был момент, когда люди обычно смотрели на меня по-другому. Что-то вроде «о, черт возьми», типа «о, она родом из такой семьи». Я видела это достаточно, и это никогда не имело для меня смысла, потому что, возможно, я и происходила из такой среды, но это среда не была мной. Большинство людей этого не понимали, поэтому и смотрели.

У Ката не было такого взгляда. Он наблюдал за мной. Он слушал меня, но я не шокировала его этим откровением. Пока.

Шокирую.

Просто подожди.

Я как раз переходила к хорошему.

Я продолжила:

— Время от времени я была бездомной, когда была ребенком. Проводила время со своим дядей. Бывала у своего отца, и я была настолько «плохой», что они отправляли Чеда и Хантера жить куда-нибудь в другое место. — Он знал об этом. — Я даже не знала, что у меня есть сводный брат, пока они не проговорились и не упомянули его имя. Я никогда ничего не делала. Я никогда не крала. Я думала, что в доме очень круто, потому что я могла взять воду, когда захочу, и они меня кормили. Мне не нужно было чувствовать, что я ворую у своих соседей, хотя теперь я знаю, что они специально оставляли для меня воду и бутерброды. У меня были проблемы. Большие проблемы. Достаточно большие проблемы, чтобы я наполовину выпала из реальности. — Я не собиралась перечислять диагнозы, которые мне поставили. Некоторые были верные, некоторые — нет, а какие-то исчезли с годами. Лекарства, терапия, но в основном то, что кому-то было не все равно, было бесценно.

Я уже сказала достаточно, и я изучала его. Оценивала его реакцию.

Он не выглядел испуганным.

Почему он не выглядел испуганным?

— Хочешь знать, какой у меня диагноз?

Он наклонился вперед, опираясь локтями на стол.

— Зачем ты это делаешь? Рассказываешь мне все это?

Я тоже наклонилась вперед.

— Спасаю тебя. — Мой взгляд метнулся к двери. — Уходи. Беги. Уезжай.

Он прищурился и откинулся назад, но не двинулся с места.

Почему он не двигался?

— Я увидел, как ты разговаривала с этим костюмом, и возненавидел его. Ты была моей. — По-прежнему мягким тоном, но его ноздри раздулись. Его глаза вспыхнули. — Я не знаю, что это было, но я почувствовал это…

— Я думала, что была влюблена в тебя в школе.

Он остановился.

А я нет.

— Я думала, ты меня знаешь. Я думала, что тоже нравлюсь тебе. В моей голове я думала, что у нас были полноценные отношения. Я была в бреду. Ты понятия не имел, кто я такая. — Я продолжила. — Я была в машине. Чед вышел поговорить со своей мамой, и ты был с ним. Ты помахал мне.

Его ноздри снова раздулись.

— Ты сказал мне «привет» в коридоре. Однажды. — И он этого не помнил.

— К чему ты клонишь?

— Я хочу сказать, что есть причина, по которой ты меня не помнишь.

— Нет, нету. — Он рассмеялся.

Он действительно рассмеялся.

Он добавил:

— Тогда меня интересовал только хоккей. Я проснулся — хоккей. Я пошел в туалет — хоккей. Душ — хоккей. Ходил в школу — хоккей. Для меня все было хоккеем. Мне нравились девушки. Тогда мне нравилось заниматься сексом, когда я этого хотел, потому что для меня это было легко, но хоккей был моей жизнью. Я не запомнил тебя, скорее всего потому, что видел тебя и все равно видел только хоккей. Я не помню ни одной из девушек, с которыми трахался тогда или на первом курсе колледжа. Я вижу тебя сейчас. Я хочу тебя сейчас. Почему это для тебя такая проблема? — Он снова наклонился вперед. — Почему ты так напугана?

Слишком быстро.

Слишком ошеломляюще.

Слишком многое можно потерять.

— У меня есть проблемы.

— И? У меня травма локтя.

В комнате становилось душно.

— Травма? Ты в порядке?

— Я в порядке, но я все еще не понимаю всего, что здесь происходит. Ты не можешь решать за меня, хочу ли я трахнуть тебя снова или нет.

Жар пронзил меня насквозь, и в моем теле началось какое-то покалывание. Оно начиналось у меня между ног, где я вспоминала, каково это — чувствовать его там, чувствовать, как он скользит внутрь меня, как он сжимает мои бедра, как он использует мое тело — но я должна была остановиться.

У меня начало перехватывать горло.

И он знал.

Я видела это.

Он был сплошной усмешкой и самоуверенным пониманием, а затем его глаза изменились, и в них начал тлеть огонек. Прекрати тлеть.

Пожалуйста.

Я не могла вынести этого тления.

Я прошептала, мой голос дрогнул.

— Это нечестно.

— Что нечестно?

Теперь его голос был шелковым.

— Я не нравлюсь Чеду.

— Чед тебя не знает.

— Ты меня не знаешь.

— Я хотел бы узнать тебя.

Но почему?

Все это не имело смысла.

Секс, да. Я была чертовски сексуальна, но что-то большее этого? Нет. Этого просто не происходило. Кто мог хотеть меня?

Я начала качать головой.

— Я должна принимать таблетки, чтобы быть внимательной. Чтобы сосредоточиться. Если я не буду этого делать, начнется целая цепная реакция. Я не могу сосредоточиться, потому что замечаю все. Я не могу воздвигать стены и отфильтровать информацию, но дело не только в этом. Сегодня вечером у меня была паническая атака, вот почему я сбежала, и мне стыдно из-за этого. Одному богу известно, что Кэсси подумала обо мне. Ты не можешь функционировать. Ты не умеешь правильно читать сигналы. Базовые вещи типа, когда смеяться, когда говорить тихо, как считывать настроение в комнате — я не могу делать ничего из этого, когда у меня приступ, особенно когда у меня приступ. Я выгляжу так, будто пьяна, но внутри я умираю.

Он никак на это не отреагировал.

Он сидел там, но его глаза были устремлены вниз, на стол.

Я ждала.

Я не хотела ждать вот так, вся напряженная, сидя на краешке своего стула, будто мне нужно было его одобрение или неодобрение, или его отказ, принятие? Что угодно. Я ненавидела это, но это имело значения. Это имело большее значение, чем мне хотелось бы, и я затаила дыхание.

— Это то, что произошло сегодня?

В моей груди был воздушный шарик, наполняющийся, наполняющийся, становящийся все туже и туже из-за его вопроса, из-за того, что его тон был таким не осуждающим, из-за того, как просто так воздушный шарик начал сдуваться.