(Не) мой ребенок

При ее появлении стараюсь излучать сплошное дружелюбие.

— Привет, — говорит Анжела с милой улыбкой.

Фух! Не могу сдержать вздоха облегчения. Кажется, сегодня она настроена благожелательно.

Киваю ей и осторожно интересуюсь:

— Глеб Викторович не придет на завтрак?

— А что, ты его ждешь? — спрашивает Анжела все с той же милой улыбочкой.

Тут-то я наконец понимаю, какая она ненатуральная, улыбка эта. И вообще весь ее сегодняшний вид какой-то странный.

На кукольном лице хозяйки дома сегодня гораздо больше косметики, чем обычно. Оно вообще выглядит как маска, а веки отчего-то кажутся припухшими. Она плакала? Почему? Очень хочу спросить, но понимаю, это будет совсем неуместно. Вскользь подмечаю, что от ее шикарных длинных ногтей не осталось и следа — подстрижены почти под ноль и не очень аккуратно подпилены, а блестящий лак стерт.

— Глеб уехал в офис, — подтверждает мои догадки Анжела. — А у меня к тебе есть серьезный разговор…

Что-то в ее тоне подсказывает, что ничего хорошего мне ждать не стоит.

— Доедай, и пойдем ко мне, — говорит она, кивая на порцию омлета, сиротливо лежащую на моей тарелке.

Не чувствую вкуса, просто пихаю в себя нежнейший омлет. Делаю пару глотков чая.

Анжела к еде даже не прикасается, пьет кофе, периодически на меня посматривая.

— О чем ты хотела поговорить? — спрашиваю, отодвигая от себя тарелку.

— Не здесь, — качает головой она и смотрит в сторону кухни, откуда появляется повариха, чтобы убрать со стола. — Пойдем.

С этими словами она приводит меня в место, роскошнее которого я в этом доме еще не видела. Комната в нежных зелено-серебристых тонах, кажется, сделана для ангела. Все здесь такое витиеватое и воздушное. А кровать украшена изысканным балдахином.

— Нравится? — с ухмылкой спрашивает Анжела. — Моя спальня. Будь ты чуточку умнее, тоже завела бы себе мужика побогаче… а впрочем, не каждому дано. Так вот я о чем…

Она указывает на диван мятного цвета, расположенный у окна.

Я сажусь на самый край, тихо вздыхаю.

Анжела устраивается неподалеку, снова ослепляет меня оскалом белоснежных зубов. Это она так улыбается или примеряется, как бы половчее вонзить клыки в мое горло? Когда смотрю ей в глаза, второе кажется гораздо более вероятным.

Больше не могу выдерживать этого ужасного напряжения, оно будто делает воздух вязким.

— Анжела, пожалуйста, скажи все как есть! О чем ты хотела поговорить?

Она делано вздыхает, берет паузу, на протяжении которой мне уже хочется ее чем-то стукнуть, чтобы наконец сказала. Впрочем, очень скоро я вообще жалею, что позволила ей открыть рот.

— Мира, вчера ночью я приняла очень важное решение. Ничего не выйдет!

— Ты о чем? — осторожно интересуюсь.

— Доверюсь тебе как женщина женщине. Видишь ли, я сделала большую глупость, что решила отдать тебе такую важную функцию, как вынашивание и рождение ребенка…

Ее слова действуют на меня примерно как стакан ледяной воды, выплеснутый в лицо. Сижу, хлопаю ресницами и ничегошеньки не понимаю.

— Что? — пищу нервным голосом.

— Ты пойми, — начинает тараторить она. — Дело не в тебе! Ты хорошая девушка, здоровая, послушная, для кого-то другого ты стала бы идеальной суррогатной матерью. Но, видишь ли, я почему-то совершенно ничего не чувствую к ребенку, которого ты носишь. Я понимаю, что биологически он мой, не зря же я сдавала яйцеклетку. И потом, Глеб так потратился на ЭКО и остальное… Но вот я чувствую, что совсем не буду любить этого ребенка, никак совершенно. И это проблема…

Я замираю, оглушенная ее словами. Не знаю, как реагировать. Но в одном я с ней полностью согласна.

— Да, это проблема…

— Рада, что ты меня понимаешь! — тут же воодушевляется она. — Я всю ночь думала, как можно решить этот вопрос, и нашла идеальный выход. Для тебя и для меня…

— Какой же? — даже боюсь предположить.

— Конечно же, ты сделаешь аборт, — разводит руками она.

При этом смотрит на меня, как ребенок на Деда Мороза: такой незамутненный взгляд в ожидании чуда.

— Но это невозможно! — говорю на выдохе и подскакиваю с места. — Я ведь уже на четвертом месяце. Плоду четырнадцать недель… А, насколько мне известно, аборт можно делать только до двенадцати недель.

— О, это не проблема, — всплескивает руками она и тоже поднимается. — Ты не переживай, все нюансы я возьму на себя. Найду тебе врача, который подтвердит, что аборт необходим по медицинским показаниям. В таком случае можно избавиться от ребенка вплоть до шести месяцев беременности. У нас еще куча времени…

Смотрю на эту ведьму со сверкающими надеждой глазами и не соображу: она действительно серьезно мне все это говорит? Или прикалывается?

— Анжела, ты понимаешь, о чем говоришь? — взмахиваю руками. — У плода уже выросли руки-ноги, он двигается, он живет, у него уже формируются черты лица. Это же твой ребенок…

— Так случается, — пожимает плечами она. — Иногда людям приходится принимать сложные решения. Ты только не волнуйся, в накладе не останешься. Глеб тебе, конечно, ничего не заплатит, но у меня кое-что есть…

С этими словами она оставляет меня у дивана, сама бежит к прикроватной тумбе, возвращается ко мне и ставит на кофейный столик черную шкатулку с драгоценностями.

— Я тут кое-что отобрала. Здесь ювелирки примерно на треть того, что Глеб обещал тебе по контракту. Некоторые вещи просто уникальны! Ты относила ребенка треть срока, так что все по-честному…

Но как раз сейчас деньги меня волнуют меньше всего.

Смотрю на шкатулку с драгоценностями и без сил плюхаюсь обратно на диван.

— Но ведь он не на треть живой, — тихо шепчу. — Он уже есть, понимаешь? Будущий человек! Ты не можешь просто так взять и передумать… Я не собираюсь делать аборт…

Тут Анжела садится рядом, прикладывает указательный палец к губам и начинаешь шипеть:

— Ш-ш-ш, тихо, тихо! Ты чего так разнервничалась? Все в порядке, я не требую, чтобы ты побежала на аборт сегодня же. Мне в любом случае понадобится время, чтобы все подготовить…

— Глеб Викторович никогда на это не согласится! — говорю уверенным голосом.