Не отрекаюсь…

Вы когда-нибудь выходите из себя?

Мне случается выходить из себя не чаще одного-двух раз в год… Это значит, что я себе неподвластна, и это я тоже ненавижу. Но есть вещи, которых я не могу выносить: с расистами или правыми я не в состоянии даже просто разговаривать. Умничанье, софизмы действуют мне на нервы. И потом, личное. Вот это ужасно. Я так боюсь того, что скажу, так боюсь, что поспешно выталкиваю людей из дома, после чего делаю себе больно: пускаю кровь, как Людовик XIV! Разбиваю рукой окно, кровь течет, а я дышу. Иначе задохнусь. Но прежде я всегда выставляю из дома людей как могу вежливо. Меня захлестывает гнев; это ужасно, как подумаю, что мой дед умер от гнева в такси, из-за того, что шофер ошибся дорогой…

Вы часто говорите о крайностях, а ведь с виду не найти никого спокойнее, безмятежнее вас…

Я выгляжу спокойной, но если мне случается загрустить, я знаю, что могу обрести равновесие только в крайностях. Я чувствую себя отдохнувшей только за гранью усталости, спокойной – за гранью тревоги, а книгу писать начинаю только в самой глубине отчаяния.

И потом, я теряюсь при мысли, что остановлюсь когда-нибудь на единственном представлении о себе, не буду способна адаптироваться, проникнуться, застыну, как многие другие, и мне это будет не смешно. Потому что катастрофы меня смешат. Я до сих пор со смехом вспоминаю, как сказала Караяну [20] , что мое любимое произведение Брукнера – «Форель»! [21]

20

Герберт фон Караян (1908–1989) – австрийский дирижер. На протяжении 35 лет работал с Берлинским филармоническим оркестром. Оставил после себя одну из самых обширных дискографий.

21

«Форель» – песня Шуберта.

Это была катастрофа?

На том обеде это была катастрофа.

Какой вы видите себя?

Я вижу себя скорее беспечной, чем пустой, впрочем, по мне лучше прослыть пустышкой, чем закоренелой интеллектуалкой.

Вы свободная женщина?

Разглагольствования о свободной женщине, ответственной и уверенной в себе семь часов в день в своем рабочем кабинетике, мне невыносимо скучны. Я люблю мечтать, ничего не делать, смотреть, как течет время, и никогда не испытываю при этом чувства пустоты или скуки: это и есть свобода. Я по-прежнему не способна заставить себя делать то, что мне скучно; я принимаю жизнь такой, какая она есть сейчас, смотрю направо, налево, но ни назад, ни вперед.

Можно сказать, что вы счастливы…

…Но это не значит, что я обязательно счастлива.

Вы так ленивы, как о вас говорят?

Очень ленивой быть очень нелегко, потому что это предполагает, во-первых, воображение, чтобы ничего не делать, во-вторых, уверенность в себе, чтобы не мучила совесть за то, что ничего не делаешь, и, наконец, вкус к жизни. Чтобы каждая проходящая минута казалась самодостаточной и не приходилось говорить себе: я сделала то-то и то-то. Чтобы ничего не делать, нужны также очень крепкие нервы, чтобы уважение окружающих и желание доказать самой себе, на что ты способна, были для тебя пустым звуком.

И все-таки работать вы тоже любите.

Я ленива, но и работать люблю; удовольствие пересиливает лень, и периодически я работаю. И вообще, я славная, это лучшее мое качество.

Вы, может быть, так и не повзрослели. Вы сами это говорите. Но постарели ли вы?

Когда мы очень молоды, мы жадны до жизни. Позже нас уже не так легко удовлетворить, зато мы хорошо понимаем, что рождаемся и умираем, а в промежутке живем… В старости меньше радостей, но больше интереса. Я не боюсь старости – меня пугает другое: что каждый выход больше никогда не станет приключением, пусть даже приключение это – всего лишь обмен улыбками. Для меня старость имеет прямое отношение к физической любви. Страшно, если не сможешь больше вызвать того, что называют желанием. Умереть в пятьдесят лет или жить чем-то другим – грустно. Никогда больше не встретить Незнакомца. Все-таки лучше всего разговаривать лежа в постели, бок о бок. Исключить из своей жизни приключение – ай-ай-ай! Но, наверное, можно так или иначе смириться со своим возрастом. Когда мне будет пятьдесят лет, моему сыну будет двадцать пять и, может быть, маленькие детишки уже будут забираться ко мне на колени!

Вы будете рады стать бабушкой?

Буду счастлива или убита, не знаю.

И потом, когда в жизни будет меньше сиюминутных радостей, вот тогда-то я и напишу хорошую книгу.

Это счастливая старость. А какая старость была бы для вас печальной?

Худшее, что я могу представить для себя, в конечном счете, – это я в Гонкуровской академии или в жюри премии «Фемина», с Маргерит Дюрас, Франсуазой Малле-Жорис и Женевьевой Дорманн, и все четыре безропотно несут свой возраст… это был бы Апокалипсис, Иероним Босх. Хоррор на четверых…

Вы не гонитесь за почестями…

Двадцать лет знаю я эти почести, и двадцать лет они оставляют меня равнодушной. Вряд ли я проснусь. И потом, почести – они разные для разных людей. Смотря как их себе представлять. Это может быть десяток страниц в «Лайф», или орден Почетного легиона, или звание Рыцаря ордена искусств и литературы… бррр… Орден сельскохозяйственных заслуг, да, может быть, смеха ради. Или председательство на конгрессе шуток и розыгрышей! Да ладно, все это пустое, не правда ли? Зачем мы родились? Что мы делаем на земле? Куда идем? Настанет день, и Франсуаза Саган – фьють!

А пока какое ваше любимое времяпрепровождение?

Мое любимое времяпрепровождение – смотреть, как проходит время, располагать временем, не считаться со временем, терять время, жить не в ладу со временем. Ненавижу все, что отнимает время, поэтому я люблю ночь. День – это монстр, день – это встречи. А ночное время – тихое море. Ему нет конца. Я люблю увидеть восход солнца, перед тем как лечь спать.

У вас не очень хорошие отношения со временем.

Это мое больное место. У людей нет времени вкусить проходящее время. Каждая минута могла бы быть подарком, а теперь она – лишь анклав между двумя другими минутами. А ведь каждая минута – это закон жизни – должна быть минутой, наполненной все равно чем – счастьем, солнцем, тишиной, истинным чувством. Но у нас нет больше времени на истинные чувства.

У вас-то есть время.

У меня есть время. Но я прекрасно знаю, до какой степени это привилегия… и страсть. Как бы то ни было, то, что не может быть страстью, перестает быть и привилегией.

А как теряют время?

По-моему, время теряют, только думая, что выигрывают его. Как в дурацкой игре на ярмарках, когда надо бежать по дорожке, которая движется в обратную сторону. Вот когда пытаешься бежать в обратную сторону, чтобы выиграть время, спотыкаешься, цепляешься за перила и, в конце концов, падаешь. Единственное, о чем я жалею, – что мне не хватит времени прочесть все книги, которые хочется прочесть. Но когда я смотрю на плывущие облака или делаю глупости – которые глупостями вовсе не считаю, – я не теряю время, потому что вижу, как оно проходит.

Главное – ощущать его не как летящую стрелу, но как вечный подарок.

Время, одиночество…

Вот тоже большая роскошь в наши дни – одиночество. Откуда ему взяться: работа – семья, семья – работа… У меня есть друзья, женатые мужчины и замужние женщины, которые мне говорили: «Пробки? Если бы ты знала, как в них спокойно. Единственный момент в жизни, когда можно побыть одному». Да, в пробках они недосягаемы, они наконец-то одни, наконец-то свободны (бампер к бамперу) на целый час!